Моя бесстрашная героиня - Владимир Абрамович Цесис

– Ты, дорогой мой, хоть вроде и умный, но иногда ты не понимаешь простых истин, – примерно так отвечала Марина без излишнего драматизма. – Послушай, я совсем не такая мудрая женщина, как тебе это кажется. Я просто принимаю жизнь такой, какой она есть. Сегодня я чувствую себя нормально, и этого мне достаточно, чтобы быть счастливой. К чему заглядывать вперед, если даже здоровые люди не могут с уверенностью сказать, что они доживут до завтрашнего дня?

Никогда не преувеличивая свои проблемы, Марина не воспринимала свое состояние как нечто из ряда вон выходящее и, никогда не пытаясь вызывать сочувствие, делала всё возможное, чтобы к ней относились как к здоровому человеку. Когда я спрашивал, почему она вечно скрывает от друзей свое истинное состояние, она отвечала: «К чему жаловаться? Лучше мне от этого не станет. Пока у меня есть ты и дети, мне не нужны ничьи другие соболезнования».

Визит к новому онкологу и начальная химиотерапия

Через три дня после операции Марина пошла на первый прием к онкологу, доктору Дженовези, которая принадлежала к одной из университетских медицинских групп, специализирующихся на онкологии и гематологии. Кроме энергичной, слегка полноватой женщины средних лет в кабинете были два резидента, врач-ординатор и два студента. Доктор Дженовези была профессиональна и эффективна, но, как и большинство представителей ее, как принято считать, гуманной профессии, держалась формально и обращалась с пациентами, в данном случае с Мариной, как будто та принадлежала к другому измерению человеческого рода – к миру больных, тогда как она сама, молодая и пышущая здоровьем, принадлежала к тому миру, где люди «живут вечно». К тому моменту, когда Марина явились на визит, на руках у доктора Дженовези уже была вся ее медицинская документация, и пришел момент, когда – среди прочего – она справилась у Марины, принимала ли она эстрогенсодержащие препараты. Получив от Марины утвердительный ответ, она обменялась – как мне показалось – многозначительными взглядами с коллегами. Пока доктор Дженовези осматривала Марину, в кабинете царила полная тишина. В заключение визита она направила Марину на анализы крови и сказала ей, чтобы она пришла в следующий раз через неделю, в тот день, когда она также получит первую дозу химиотерапевтического лечения.

Из ответов доктора Дженовези на наши вопросы мы узнали, что, в большинстве случаев лечение онкологических заболеваний базируется на существующих протоколах, которые помогают доктору знать, какое лекарство или какая комбинация лекарств зарекомендовали себя как наиболее эффективные для лечения пациентов в аналогичном состоянии. Люди – не роботы. У каждого человека есть своя уникальная генетика, и это обязывает доктора модифицировать существующий протокол под каждый индивидуальный случай. Медицина – это не только наука, это также искусство, и, если онколог не подходит к каждому пациенту индивидуально, кому нужна такая специальность?

Онкологи выбирают свою профессию не только из-за ее сложного клинического содержания, требующего многосистемного подхода, но еще и потому, что эта специальность неизбежно ведет к глубокой эмоциональной вовлеченности с судьбой больного и связи с семьей того, кого они лечат. Опытные онкологи, которые совмещают материалы научных исследований с профессиональной интуицией, подбирают индивидуальное лечение в каждом конкретном случае своей практики. Онкологи готовы работать с самыми сложными и непонятными случаями и разбираться с массой неприятных осложнений, связанных с лечением своих пациентов. С опытом они учатся, как надо бороться с самыми непредвиденными трудностями в лечении и умением общаться с пациентами и их близкими в тяжелые для тех времена.

Из-за впечатления о сложности лечения онкологических заболеваний пациенты и их родственники ищут «лучших врачей» и лучшие медицинские условия, расспрашивая других больных, прошедших подобные испытания. Я уверен, что Марина не прожила бы почти 13 лет после обнаружения у нее рака груди, если бы она продолжала оставаться в больнице, где работали доктор Келлер и доктор Рот, в больнице, где специалисты не обладали опытом, подобным тому, как их коллеги в специализированных медицинских центрах, и где не было подобного современного технологического оснащения.

Как и другие пациенты со злокачественными заболеваниями и те, кто заботится о них, мы с Мариной во время многочисленных посещений разных онкологов часто задавали вопросы о перспективах стабилизации ее здоровья. Со временем мы поняли, что большинство онкологов всегда дают один и тот же стандартный ответ вроде: «Вы же понимаете, в настоящее время еще слишком рано делать какие-либо предположения».

Если после этого неудовлетворенный пациент или его родственник продолжает свои расспросы и срывающимся от волнения голосом продолжает: «Доктор, что это – месяц, полгода, год? Сколько, доктор? Скажите?», то последующий ответ онколога обычно состоит из двух слов, «Мы посмотрим…»

Спрашивать дальше бессмысленно, врач будет давать один и тот же ответ в разных вариантах. Часто онкологи отвечают подобным образом, потому что сами не знают, как именно организм ответит на лечение в данном конкретном случае и когда покажет свое лицо фатальная мутация, которая будет способна сломать жизнь пациента. В большинстве случаев клиническое течение рака похоже на своеобразный танец обезьяны, которая каждую секунду строит новые непредсказуемые гримасы. Ход злокачественного процесса зависит от многих факторов, главным из которых является уникальная генетика пациента.

Во время первого посещения доктора Дженовези я, с молчаливого согласия Марины, продолжал расспрашивать ее относительно прогноза, и когда она давала мне расплывчатый ответ, я просил ее ответить мне более конкретного.

– Ну что ж, если вы так настаиваете, – неохотно ответила она, – в случае вашей жены – это от 6 месяцев до 6 лет…

– 15, – вырвалось у меня помимо моей воли. Я произнес это тихо, и никто не обратил на меня внимания, но, Бог мне свидетель, тогда я не знал, что мои слова окажутся пророческими.

После посещения доктора Дженовези я сел в комнате ожидания, ожидая, когда Марине назначат время для следующего осмотра. Думая о том, что было сказано во время визита, я вспомнил неодобрительное выражение лиц, которое было на лице врача и ее окружающих, когда Марина подтвердила, что она в течение нескольких лет принимала эстроген. При этом меня неожиданно захлестнула волна собственной вины. Это моя вина, думал я, ведь я же врач, почему же я не смог придумать ничего другого, кроме как заместительной гормональной терапии для лечения климактерических симптомов, мучавших Марину? Она сейчас не страдала бы раком груди, думал я, если бы этого не происходило. Чувство вины было таким острым,