Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

Виталий Семёнов родился в Горловке в 1937 году, учил немецкий язык в медицинском институте, немного понимал беглую речь и мог объясниться на знакомые темы. Лысеющий брюнет с замечательной мимикой, он умел по-особенному бросить взгляд, взметнуть брови и сверкнуть глазами, осуждающе скривиться или загадочно ухмыльнуться. Наши девчонки из лаборатории называли его Цыган с ударением на первом слоге.

Действительно, нам купили фантастический для того времени прибор, масс-селективный детектор (МСД) производства американской фирмы Hewlett-Packard, модель HP 5970 с автосамплером — автоматическим устройством для ввода пробы. Это был надёжный и работоспособный прибор, и на хромато-масс-спектрометрах серии МСД лаборатории допингового контроля будут работать следующие двадцать лет. Мы перенесли на этот прибор процедуру определения стероидов в свободной фракции и установили новую колонку длиной 12.5 метра — Семёнов разрешил отломить только четверть стандартной, но очень дорогой 50-метровой колонки серии HP Ultra.

Колонка — это коричневая тоненькая трубочка, напоминающая медную проволоку. Она сделана из плавленого кварца и покрыта лаком, внутри она полая. На внутренних стенках нанесён тонкий, толщиной всего 0.2–0.5 микрона, полимерный слой неподвижной фазы. В этом слое при высокой температуре и в потоке газа-носителя — гелия — происходит разделение компонентов смеси. Как и проволока, 50-метровая колонка наматывалась на бобину диаметром 8 дюймов. Семёнов давал нам эту бобину, я брался за конец колонки, а Уралец поворачивал бобину и разматывал колонку, пятясь от меня по коридору к окну. Колонка висела и немного колыхалась. Семёнов за нами наблюдал — и говорил: стоп! Затем шагами отмерял 12.5 метра от меня до Уральца и показывал пальцем, где резать. И уносил бобину к себе под ключ.

Но, как говорится, чем круче хроматографист, тем короче у него колонка и — само собой — продолжительность анализа.

Члены медицинской комиссии МОК посетили нашу лабораторию, это был протокольный визит, все были в костюмах, при галстуках. Наши девчонки накрутили причёски и сделали маникюр, повсюду навели чистоту и порядок, и все сотрудники ходили в новых халатах. Как всегда при визите иностранцев, запахло мужским одеколоном, хорошим кофе и западными сигаретами, все эти ароматы я улавливал и различал издалека. Виктор Уралец переводил слова Виталия Семёнова, который неотлучно находился рядом с принцем Александром де Меродом, всем своим видом показывая, что принц — именно его гость. Они действительно дружили, и принц до конца своих дней поддерживал Виталия.

Моя задача заключалась в том, чтобы стоять рядом с новым масс-селективным детектором. Я показывал автосамплер и новый компьютер с цветным экраном (прежде у нас были только двуцветные, с зелёными буквами и графиками на чёрном фоне). Будто коммерческий представитель фирмы, я рассказывал, как замечательно работает прибор в автоматическом режиме, — мог ли я тогда подумать, что ровно через восемь лет действительно стану коммерческим представителем фирмы Hewlett-Packard и буду продавать хроматографы и масс-спектрометры.

Вот в комнату толпой зашли члены комиссии МОК, и я по-английски отбарабанил заранее подготовленный монолог про наш новый прибор; все отправились дальше, но профессор Манфред Донике задержался, будто хотел посмотреть что-то ещё. И когда мы остались вдвоём, он спросил, как мы определяем станозолол и сколько у нас положительных проб. По моей спине пошёл холодок, хотя я предчувствовал именно этот вопрос, но не знал, что ответить. Не мог же я сказать, что положительных проб у нас навалом, ведь считалось, что в СССР ни допинга, ни секса не нет! Я было начал говорить о преимуществах нашей методики, не отвечая прямо на поставленной вопрос, однако Донике сразу всё понял. Сначала он посмотрел на меня осуждающее, но, надо отдать ему должное, сразу смягчился, и его лицо снова стало дружелюбным. Закрыв дверь, он спросил, что я делаю, если найду положительную пробу.

— Я докладываю заведующему лабораторией, Семёнову.

— Только ему одному? — уточнил Донике и вновь насторожился.

Я подтвердил.

— А что потом делает Семёнов?

— Честно сказать, не знаю.

Наш разговор снова становился напряженным. Вот так разговаривать с глазу на глаз с профессором Донике за закрытой дверью — в те годы это было серьёзным нарушением всех правил и протоколов. Я чувствовал себя чуть ли не предателем. Донике помолчал, глядя на меня в ожидании, что я что-нибудь добавлю к сказанному, потом снова оживился и совсем другим тоном сказал, что у него в Кёльне ежегодно проходит семинар по методам допингового контроля и на будущий год он приглашает меня приехать. И закрыл дверь с другой стороны.

Виталий Александрович Семёнов обладал нечеловеческой, чуть было не написал: звериной, проницательностью. Он будто видел сквозь стены. Конечно, от него не ускользнуло моё общение с Донике за закрытыми дверями, и ничего хорошего в этом он не видел, считая, что вся информация, касающаяся работы лаборатории, должна исходить только от него. Я сказал, что мы обсуждали тестостерон и что, по словам Донике, нам нужен ещё один такой прибор для определения тестостерона по его методике. Проблема определения тестостерона мучила нас давно, и Семёнов договорился с Донике, что Виктор Уралец поедет в Кёльн на две недели для ознакомления с новыми методиками. Это было сделано безотлагательно, Уралец съездил и вернулся, и так называемая кёльнская процедура IV заработала — пока что на старых приборах, однако чувствительность по всем анаболикам стала намного лучше, в районе нескольких нанограммов на миллилитр мочи.

С кровью мы не работали до 2007 года.

4.6 Внедрение кёльнских процедур. — Научная работа и публикации

До конца 1986 года мы унифицировали наши процедуры (методики) с кёльнскими. Всего их было пять, но мы применяли лишь три процедуры: стимуляторы и наркотики, стероиды свободной фракции (это был мой участок) и знаменитая Procedure IV — анализ гидролизной фракции мочи и природных стероидов, прежде всего тестостерона и его эпи-изомера. Надёжность и чувствительность методик повысились настолько, что применение инъекционных форм анаболиков стало бессмысленным, теперь срок их определения составлял три месяца и практически полностью перекрывал продолжительность соревновательного периода. Так, как раньше, станозолол уже не кололи, и я чувствовал в этом свою заслугу. Спортсмены были вынуждены перейти на таблетированные формы, готовясь к основным стартам или к выездному контролю. Поскольку внесоревновательный контроль тогда не проводился, то инъекции можно было делать в глухом межсезонье, задолго до стартов. Это называлось проложить дно или забетонировать фундамент.

Были ещё две кёльнские процедуры — определение бета-блокаторов и диуретиков. Бета-блокаторы применялись в стрельбе, прыжках в воду или на лыжах с