Зекамерон - Максим Знак

раз, помнишь? Я выяснил, что они перепутали Д и В, но наруху получил. А в каптерке у них алфавит под стеклом на столе.

– И что? В прошлый раз назначили по алфавиту под стеклом? Он правильный?

– Он правильный. Дежурь, Д!

– А если они опять? В смысле, опять перепутают и скажут на этот раз по правильному алфавиту, и будет В? Давай спросим?

Обладатель фамилии на В почему-то улыбнулся и сказал: «Ща спрошу!»

Он подошел к двери, поморгал клопом, а когда открылась кормушка и недовольно спросили: «Что?», выпалил скороговоркой:

– Гражданин начальник! Подскажите, пожалуйста! А дежурный на какую букву? На Д или нет?

Контролер немного подвис, но все же ответил:

– Дежурный – на Д, конечно! – и с грохотом захлопнул кормушку.

Вопрос был решен.

74

Цензурион

Никто не видел его, и никто не знал, где он и кто он или она. Но совершенно точно где-то в этих стенах обитал грозный Цензурион. В отличие от цензурионов Древнего Рима, с легкостью при необходимости проводящих децимацию – казнь каждого десятого легионера за провинность, – Цензурион официально такого себе позволить не мог, но вообще-то мог уничтожить даже каждого первого из почтовых отправлений, ведь он был вне времени и вне контроля.

Где-то неподалеку, возможно в холодной бане старого замка, находился кабинет Цензуриона. Цензурион сидел за пыльным дубовым столом и читал письма. Морщил лоб и говорил: «Нет, не то!» – и тогда письмо отправлялось в камин. Или наоборот – улыбался и вызывал маленьким колокольчиком маленького почтальона, который относил письма маленьким несчастным семьям…

Да нет же! Все было не так! На самом деле Цензурион кидал кости или вовсе тянул письма наугад и бросал в камин. А что? Горе неудачникам!

В царстве Цензуриона возникала пространственно-временная аномалия: иногда письма доходили до или от близких за два дня, иногда – за два месяца, а иногда не доходили вообще.

Письма приносили прислужники Цензуриона. На все гневные вопросы они отвечали: «Мы просто носим письма, мы их не читаем, мы не знаем, где ваши письма, почему ваши родные вам не пишут – вам виднее почему». И все же, поскольку их видели только с письмами, крепли подозрения, что они, такие застенчивые, и есть Цензурион.

Все в жизни проходит, и это пройдет. И тогда, когда все закончится, Цензурион станет спасательным черным ящиком, через который проходили письма Шредингера:

– Ты почему мне не писала?

– Я писала, часто-часто!

Или:

– Ты почему же нам не отвечал?

– Я отвечал на все! Может, Цензурион?

И даже если все было не совсем так, грозный Цензурион будет стоять на страже отношений с теми, кто дорог, пусть и не писал. Примет удар и будет защищать так же, как сейчас он стоит на страже непонятно чего, но, видимо, тоже чего-то важного.

75

Гимли

Непонятно откуда раздавались гулкие удары, а если приложить руки к стене, можно было почувствовать, как она подрагивает.

– Ломают тюрьму? – с надеждой спросил кто-то.

– Да не, тэ-о.

– Что-что?

– Что-что! Тэ-О! – любезно объяснили еще раз.

Двери лязгнули звуком откидываемого засова. С пальм, как перезрелые кокосы, посыпались лица, содержащиеся под стражей: гражданинов начальников было положено встречать стоя, вытянувшись, с руками за спиной, а не вальяжно лежа на наре.

Двери открылись нараспашку. На продоле было полно людей – все здоровые, пятнисто-зеленые, в черных масках и с дубинками. Они построились как бы клином, как тевтонцы на Чудском озере или Мстители из Вселенной Marvel, бросающиеся в решительный и, предположительно, последний бой.

Во главе клина стоял невысокий мужичок, на пару голов ниже всех остальных. В руках он держал огромный деревянный молот. Если упереться башкой молота в землю, рукоять точно бы достала до подбородка.

– Вышли все! Технический осмотр! – тихо, но так отчетливо, что услышали все, сказал предводитель пятнистой команды.

Их вывели и выстроили вдоль стены, но они могли видеть, что происходит в хате. Хмурый маленький мужик от души лупил своим молотом по всему железному – по нарам, по общаку, по решетке, по ресницам. Стоял могучий звон – наверное, звук удара позволял определить, есть ли трещины.

А может, ему просто нравилось лупить по железякам: сыпалась штукатурка и всякая дрянь. Прижавшись к стене, один из них спросил другого:

– А кто это с молотом? Тор?

– Нет! Это Гимли, сын Глоина!

76

Плацкарт

– Я люблю на второй полке, – донеслось из соседнего разговора.

Он включился в спор сразу, с пол-оборота, как это всегда бывает, когда ужасно скучно и вдруг появляется шанс кого-то поправить или сделать замечание. Иногда из невинного комментария может родиться славный спор ни о чем, в котором погибает истина и участвует вся хата.

Он включился и сказал лениво:

– Во-первых, не на полке, а на наре. Если ты до сих пор не усвоил, то мы на нарах спим. Ты какой месяц уже тут?

– Во-первых, вообще-то я про поезд. А месяц – третий.

– А… Про поезд… А мы здесь как в поезде – тоже едем… Только нары, а не полки, а так…

Аналогия понравилась, и подхватили, перебивая друг друга и дополняя:

– Вагон – плацкартный. Но иногда и общий, если не повезет.

– Едем со станции на ту же станцию. Зато долго! Только чай проводник редко приносит…

– Зато еду из вагона-ресторана трижды в день.

– И попутчики то входят, то выходят.

– А проводники-то какие заботливые! И спать уложат, и с утра разбудят. Только днем спать не дают, чтобы потом ночью не скучали.

– Ты забыл! Они еще моют раз в неделю и постель свежую дают.

– Я вот только не понял, если мы в плацкарте, то почему я три месяца уже на третьей, багажной полке? И как вообще дернуть стоп-кран?!

– Стоп-кран багажу дергать не положено…

– Тогда как попасть в СВ?

– Чтоб послали в СВ, пошли продольного. Переведут. Будешь в СВ один куковать.

Раздался лязг, как будто поезд трогается. Но это, конечно, не вагоны сталкивались, а тормоза открылись. И одному попутчику сказали заветное: «На выход, с вещами!»

То ли доехал до своей станции, то ли просто переводили в другой вагон, чтобы меньше скучал.

77

Неинтересные

Это можно было делать нежно или грубо, демонстративно или исподтишка, с настораживающим перезвяком или без прелюдий. Обычно они слышали шелест металлического кружка по стертому ободку и могли приготовиться: принять непринужденную позу или даже обернуться и посмотреть в глаз пронзительно честными своими глазами.

Но