Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

лоб. Ее хрупкая, тонкая фигурка, несмотря на физический недостаток, отличалась необычайной подвижностью. Черное платье фасона Tailleur, безукоризненной простоты и изящества, сидело на ней ловко, и вся она казалась какой-то оригинальной, живой картиной, откуда-то зашедшей в эту гостиную.

Разговор, на минуту прерванный нашим приходом, возобновился. Ловко усевшись на ручку кресла, Кларанс рассказывала о чем-то страшно быстро и громко смеясь. Один из гостей – молодой человек с длинной белокурой бородой и ленивыми голубыми глазами – вставил замечание, которого я не поняла. Все рассмеялись, и Кларанс громче всех.

– Перестаньте, будет, Дериссе! Хоть бы постыдились перед русской барышней… Mademoiselle Lakoff, я должна вас предупредить: не судите, видя нас, о парижском обществе… Вы попали в самую свободную среду, самую что ни на есть парижскую… Мы здесь почти все художники, артисты, литераторы. Мы не богема, но все-таки свободная артистическая среда, где всякий говорит, что хочет…

– Еще бы, между друзьями! – И из угла поднялась грузная русская фигура и неуклюже, размашисто охватила сильной рукой тонкую талию хозяйки.

– Убирайтесь, русский медведь! хоть для первого раза постыдились бы перед соотечественницей! – крикнула на него Кларанс, вырываясь и ударяя его по руке.

– Ну, ничего, это я так, немножко, – нимало не смущаясь, отвечал «русский медведь» и подошел ко мне.

– Очень рад познакомиться с вами… я – скульптор Карсинский, – отрекомендовался он, протягивая руку и широко, добродушно улыбаясь.

И я улыбнулась, глядя на этого человека. Прозвище, данное Кларанс, подходило к нему как нельзя более. Его высокая, мощная фигура, широкое лицо, пышная борода, волосы, небрежно откинутые назад с низкого лба, – ничто в нем не гармонировало с этим изящным парижским салоном, и весь он, большой, сильный, грубоватый, – казалось, попал сюда как редкость, как кукла самоеда в женском будуаре…

– Вот и она, мсье Карсинский, – ваша соотечественница… – любезно обратилась к нему моя madame Tessier…

– Да, я уже говорил о вас с ней, – сказал он. – Вы недавно приехали?

– Второй учебный год в Париже.

– A-а… а я так здесь живу уже четырнадцать лет… Но Россию люблю и не забываю… О памятнике Белинскому, быть может, слышали? Я его автор…

– Как же, как же, слыхала, – сказала я, обрадованная такой встречей. – Так что вы и есть автор проекта?

– Да, я. Если хотите, дам вам фотографию с бюста Белинского, рисунок «Апофеоз Белинского»… Я знаком с его дочерью и внуками, они были в моей мастерской, когда приезжали делегаты из Пензы…

– Очень вам благодарна… – радовалась я такой счастливой случайности. Шутка ли, читала об этом в газетах, а тут вдруг – судьба сводила с самим автором памятника…

– Mademoiselle, вот видите у камина даму – это madame Emile Carsolle, я вам говорила о ней, – пишет сентиментальные романы, нравственные и очень хорошие… признанные Академией; я очень люблю ее жанр, – прошептала madame Tessier, наклоняясь ко мне.

Я с любопытством посмотрела на автора нравственных романов. Это была уже немолодая женщина, без признака французской грации и кокетства, – как наши провинциальные дамы, – одетая в простую черную юбку и скромный шелковый немодный корсаж. Гладкая прическа, и ни следа косметики на еще свежем лице. Она задумчиво просматривала газету, сидя у камина и не обращая никакого внимания на окружающих.

Двое молодых людей – блондин с длинной бородой, маленького роста и брюнет с живыми глазами и черными бровями полукругом, что придавало в высшей степени комическое выражение его молодому лицу, – смеясь, о чем-то спорили с Кларанс.

Madame Tessier сидела важно и неподвижно, не говоря почти ни слова и с удовольствием смотря на веселую молодежь.

Художник, очевидно, сказал что-то особенно смешное, – и Кларанс, хохоча во все горло, опрокинулась в кресло…

– Ох, ох, ох… – задыхалась она от смеха, скульптор расхохотался тоже, madame Tessier улыбалась.

Я ничего не понимала и во все глаза смотрела на них: говорили по-французски, но совершенно новые, непонятные слова.

– Вы не смущайтесь, mademoiselle, – сказала Кларанс, стараясь перестать смеяться. – Вы часто услышите здесь такие слова, которых не поймете. Это – сленг, что называется. Так как здесь народ вольный – артисты, художники, – то мы не стесняемся в выражениях. Я очень дурно воспитана.

– Скажем так, Clarence, – перебил ее художник.

– Молчать. Дайте мне предупредить русскую. Она может невесть что о нас подумать. Что мы – чудовища, а на самом деле – право, вовсе не злые люди. Мы любим пошутить и посмеяться без стеснений – это верно, но ведь это же не грех. Мы мало того, что друзья, мы и земляки – почти все из Тулузы.

– Мы – бедные артисты, чающие славы и утешения! – сказал художник, вскакивая со стула и опускаясь предо мной на колени; он приложил руку к сердцу и мечтательно закатил глаза кверху.

Эта выходка была так неожиданна, выражение его лица так комично, что все присутствующие рассмеялись.

– Смотрите – это он вам в любви признается… скоро же, скоро же, Henry! – крикнула Кларанс.

– Я из страны снегов и льда… Они тают не так-то быстро, – ответила я, улыбаясь.

– Под солнцем юга растает лед севера! – с комическим пафосом воскликнул художник.

Я опустила глаза, придумывая, что бы ответить, как вдруг он вскочил и повелительно протянул руку:

– Сидите так… Смотрите, Кларанс, смотрите все – как хороша mademoiselle в этой позе.

Я почувствовала на себе несколько пар любопытных глаз и невольно покраснела.

– Ах, как хорошо! какая вы чудная модель! Что у вас за цвет лица – настоящий, розовый, живой, не искусственный, как у парижанок…

– Да, с моей соотечественницей можно сделать прекрасные вещи не шутя. Вы должны быть хорошо сложены, – серьезно сказал скульптор, внимательно смотря на меня.

Я не знала, что отвечать… Я чувствовала, что здесь надо выйти из рамок общепринятого буржуазного понятия о «приличии» и, так сказать, – суметь воспринять эту новую атмосферу.

И в то же время мое артистическое чувство было польщено.

У меня совсем нет женского самолюбия, но есть любовь к искусству, к прекрасному и понимание его. И мне приятно было слышать, что я своею внешностью могу возбудить художественный восторг, – дать идею…

Madame Tessier взглянула на часы и поднялась. Ей пора было идти приготовлять обед своему Шарлю. Я встала тоже. Кларанс ласково простилась с нами, прося не забывать ее вторников.

– Ну что, понравилось вам? – спросила madame Tessier, поднимаясь по лестнице. – Они держат себя немного вольно, но в общем милые люди.

И я искренно ответила, что весьма благодарна за такое знакомство и что это все действительно милые люди…

13 ноября, среда

Зашла сегодня к Муратовым. Уходя с вечеринки, мы встретились на лестнице, и они звали зайти,