Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

море, принимал за труп и часами ждал, когда «он» приблизится. Часто не хватало терпения. Тогда брал у рыбаков лодку и плыл в открытое море… Иногда увижу далеко в море черную точку и жду, когда ее прибьет к берегу. И чем эта «точка» ближе, тем мое нетерпение становится больше. И если нет поблизости лодки, сниму одежду и плыву к телу… Притащу к берегу. Нет!.. Стану перед чужим сыном на колени, перекрещу его, прочту молитву и спрашиваю: «Где мои дети?.. Видел ты их? Скажи!..»

Иногда рыбаки скажут, что видели тело на берегу верст за пять от того места, где я жил. Я чуть не бегу туда… Приду, а там доска или какой-нибудь обломок… И сердце тонет в тоске… И так весь день хожу по берегу в поисках своих детей. Сам мокрый, грязный. Об еде и не думал совсем… Настанет ночь, приду в рыбачью хижину, лягу усталый до изнеможения. А перед глазами море и разбухшие трупы… Между ними вижу, как волны подвигают к берегу тело Володи или Сережи. И вдруг новый страх… Волны ведь могут опять унести тело в море!.. Соскакиваю с постели, надеваю невысохшую одежду и бегу на берег. Иду в одну сторону. Ничего нет… Иду в другую – тоже ничего! А, может быть, дальше?.. Иду и иду… И так хожу и жду рассвета, думая, что с наступлением его буду видеть дальше. Стану на мокрый песок и молюсь: «Господи! За что такое тяжкое наказание послал ты мне?!.. Дети мои еще не жили… С чистыми сердцами пошли они защищать Россию!.. Накажи меня за грехи мои, но дай мне последнее, горькое утешение. Дай мне взглянуть на них и похоронить их тела… Пусть хоть эту последнюю услугу они примут из моих рук…» Так стою в воде и молюсь до рассвета. Придут утром рыбаки и насильно уведут меня с берега… А у меня нет уже воли и сил сопротивляться им…

Не знаю, чем бы все это кончилось, но от Верочки я получил телеграмму, что Митя заболел сыпным тифом в очень тяжелой форме. Это известие привело меня в себя… Поручил я рыбакам все выброшенные морем тела осматривать. Если по приметам будут похожи на моих сыновей, то сейчас же телеграфировать мне. Дал им денег и уехал в Тифлис… Слава Господу, Митю выходили! Но от рыбаков никакой телеграммы так и не получил…

Он замолчал… А я не смела прервать это молчание.

– Вскоре грузинское правительство отрешило меня от должности настоятеля Военного собора, арестовало меня и посадило в камеру «смерти». В этой камере заключенные умирали почти поголовно. Она была заражена сыпным тифом. Совершенно почти темная, она вмещала в десять раз больше жильцов, чем полагалось. Люди лежали на полу и под нарами. В крошечное оконце не проникал не только свет, но и воздух. В ней не всегда была даже вода для питья… Часто умершие лежали среди живых по суткам. На просьбы и мольбы заключенных дать воды или вынести тело умершего мы слышали только смех стражи или угрозы расправиться с нами. О медицинской помощи и думать было нечего. Меня впихнули в эту камеру, смрадную и кишащую насекомыми, для того, чтобы и я разделил участь других обреченных, часто ни в чем не повинных людей. Нужно было чудо, чтобы не заболеть и не умереть там… А я вот и не заболел, и вышел живым. И все время ухаживал за больными. Там были многострадальные защитники Родины-России – офицеры, врачи и такие же, как и я, священники. Словом, все, кто любил и защищал Россию… Множество раз вызывали меня на допросы. Пугали смертью. Но никакого обвинения не предъявляли. Все сводилось к тому, чтобы я выехал из Тифлиса, так как прихожане «бунтуются», требуют меня настоятелем собора. Наконец взяли с меня подписку, что я «выеду» из Тифлиса, довезли до границы Батумской области и выпустили… Я приехал сюда, чтобы быть поближе к детям. Хотел ехать в Добровольческую армию. Но не мог оставить детей без всяких средств к жизни. И вот, слава Господу, опять служу в храме для души, а для тела работаю в ресторане… Какие случится получить деньги, посылаю детям. Прошу Бога, чтобы он подарил мне жизнь, чтобы дети мои встали на ноги!

Он замолчал. Слезы текли по его бледным, худым щекам…

– Извините меня!.. Мне пора идти на работу. Я рад, что встретил вас и поделился моим никогда не утихающим горем… – Он встал и пошел, прихрамывая.

Пришел сегодня полковник Савельев и предложил «купить» целый чемодан денег: несколько миллионов «колокольчиков»[61] за две тысячи грузинских.

– Какие там еще «колокольчики»?! Я и так запуталась в названиях, цвете и величине «денег». Нет!.. Не хочу никаких «миллионов»!.. А позвольте! Откуда они у вас?..

– Не мои. Приехал из Добровольческой армии генерал Талин и просит меня ликвидировать его миллионы. Он собирается ехать во Францию…

– Так почему же вы сами не купите их?

– Да, знаете, я ведь и сам тоже думаю уехать за границу… А с этими «колокольчиками» никуда не подашься.

– Почему генерал Талин не живет здесь, раз его «колокольчики» годны для покупки и для того, чтобы на них жить?

– Вот то-то и оно, что их никто не берет и на них ничего купить здесь нельзя.

– Очень мило!.. Так на какого лешего вы предлагаете мне купить их?

– А что мне делать? Просит помочь!.. Старый мой друг ведь генерал Талин. Как ему откажешь?! А по правде говоря, так за весь чемодан с его деньгами нельзя дать и одной почтовой марки…

Сделка не состоялась. Савельев ушел…

На сердце у меня с каждым днем становилось все тяжелее. Чувствуется полное одиночество и какая-то беззащитность… Знакомые и друзья – все думают только о себе и с полной бесцеремонностью стараются устроить только свои дела. Пойду навещу Милицу! Она давно уже у меня не была. Посмотрю, как у нее идут дела…

– Здравствуйте, Милица! Как поживаете? У вас тут очень уютно!..

– Ах, как хорошо, что вы сами ко мне зашли… У меня столько накопилось рассказать вам! А времени нет к вам зайти. Одна я осталась! Тут такая была драма, чуть до убийства не дошло. Обе мои компаньонки бросили меня… Я осталась одна в магазине. Сняли мы этот магазин втроем: я, генеральша и опытная портниха, и стали устраивать. Это почти все мое, только мебель генеральши. Мы хотели все сделать уютно и нарядно. Но наша компаньонка-портниха все критикует,