Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

– Значит, вы находитесь по-прежнему – в угнетенном состоянии? Что ж… Надо же быть мужественною. Помните одно библейское изречение: надо бороться… Что же делать, если жизнь так устроена. Она тяжела – согласен… я сам не хотел бы иметь детей. Но раз мы уже родились, то наш долг стараться делать все возможно лучше и совершенствоваться самим.

Он вздохнул, подвинул к себе чернильницу и взял лист бумаги.

– Я дам вам лекарство… Вот, Valériane d’ammoniaque de Pierlot. Принимайте ежедневно три раза чайную ложку в полстакане сахарной воды. Когда кончите – приходите сюда. И если вы думаете, что я могу служить вам нравственной опорой, – всегда сделаю все, что в моих силах…

Он проводил меня до дверей, и я ушла… почти счастливая тем, что опять могу увидеть его.

25 октября, пятница

Мой товарищ Андрэ Бертье вернулся с вакаций. Тотчас же побежал в пансион, где я жила весной, узнал мой настоящий адрес… и сидел в моей комнате весь сияющий, счастливый…

– Oh, mademoiselle! Я с ума сходил от отчаяния, не видя вас! Так долго тянулись эти вакации, так долго! И какая вы жестокая! Отчего не написали мне? отчего не ответили на мое последнее письмо?

Я с трудом припоминала… да, ведь это правда, – он писал, и я, кажется, один раз ему написала, после этой истории с немцем; потом, право, не до того было.

Я хотела так и ответить ему шутя, но при взгляде на его лицо запнулась. Столько искренней любви, столько преданности было в этих больших черных глазах, во всем выражении его красивого юношеского лица.

Вот что значит вместе готовиться к экзаменам по утрам в Jardin des Plantes! Мне стало жаль бедного Андрэ. И я сочинила какую-то историю, из которой он мог ясно понять, что невозможно было ответить ему, что в Лондоне решительно теряешь голову.

Он успокоился и смотрел на меня, блаженно улыбаясь, пока я приготовляла чай… и, уходя, – робко, почтительно поцеловал мне руку… Что с ним делать?

27 октября, воскресенье

Лавочка Мерсье в Villa Médic служит справочным бюро для ее обитателей; я беру у них молоко.

Сегодня спустилась туда, рассказала о своем несчастном положении и о трех пианино, чем и вызвала живейшеее сочувствие лавочника и его жены. И они тотчас же сообщили мне, что сдаются две комнаты в двух зданиях; одна в квартире, другая комната – в семье! О, счастье! одна жилица – и нет другого пианино! Уже одно это заставляло снять комнату, не раздумывая долго и даже не видав ее…

Я оделась получше, наученная горьким опытом; во все время переговоров не переставала любезно улыбаться, – и хозяйка, которая сдавала салон и не хотела взять менее 40 франков, что мне было дорого, – сбавила два:

– Вы так любезны, мадемуазель, поэтому вы мне нравитесь, я хотела бы, чтобы вы здесь поселились.

Я с торжеством вернулась и заявила madame Torchet, что переезжаю, из-за трех пианино. Хитрая старуха притворилась, будто она тут ни при чем, и потребовала было платы за две недели. Но я храбро пригрозила ей довести дело до мирового судьи – за неисполнение условий тишины и спокойствия, – она струсила и замолчала.

28 октября, понедельник

Сегодня в Guild был реферат Пелиссье о поездке в Севенны. По окончании, когда мы все столпились около стола, чтобы рассмотреть фотографии, – мисс Williorux подвела к референту высокую полную даму в пенсне.

– Позвольте представить вам одну из моих учениц… мисс Норт, из Новой Зеландии. Знаете, в этой колонии женщины вотируют, не то что мы здесь.

Пелиссье любезно раскланялся, а я во все глаза смотрела на женщину, имевшую политические права. Ничего особенного: женщина как все женщины, а все-таки уже одно сознание, что у нее есть права, которых нет ни у одной женщины в Европе, – отличает ее от других смертных.

Мисс Норт и Пелиссье подошли к карте Новой Зеландии, повешенной на стене. Он, очевидно, спрашивал ее о чем-то, и я увидела, как она указывала ему на карте города и реки.

Я подошла и встала рядом с ними.

– Вот это – антипод Парижа, здесь – неподалеку от Christ-Murch’a, – указала мисс Норт город на южной части острова, как раз под нами.

Было как-то странно слышать эти слова. Действительно, Париж – своего рода центр мира, куда съезжаются люди обоих полушарий. В прошлом году я встречалась только с американцами да неграми; теперь – увидала и австралийцев.

Я смотрела на черную точку и думала, что и под антиподами те же люди, и у них те же страдания, те же радости, что и у нас… Как велика, как важна наша личность в нашем сознании – и как мы ничтожны сравнительно с миром!

29 октября, вторник

Зашла еще раз в музей Гимэ. Меня влечет туда какая-то сила.

Спокойствие нирваны!

Когда смотришь на эти бесчисленные статуи Будды, на эти лица, полные глубокого внутреннего спокойствия, – точно отрешаешься от земли, и кажется, что от этих статуй исходит и передается такое ясное, безмятежное, сверхчеловеческое состояние души.

30 октября, среда

Понемногу переношу свои вещи к Madame Тессье. Бертье вызвался помогать, и у меня не хватило духа отказать ему в этом удовольствии.

1 ноября, пятница

Пошла сегодня на русскую вечеринку. Давно не видала соотечественников. Узнала, что в зале находятся муж и жена Муратовы, приехавшие из Петербурга. Они меня очень интересовали. Оба – известные в интеллигентных кругах Москвы и Петербурга общественные деятели, он, кроме того, и беллетрист… и я обрадовалась возможности познакомиться с ними. Дервальд их знает – они работали в одном журнале. Я подумала, быть может, им приятно будет узнать что-нибудь о нем, как он живет в Англии, и попросила представить меня им.

Они казались очень симпатичными и милыми людьми, у нас нашлись общие знакомые в Петербурге. Я поспешила им сообщить, что знакома с Дервальдом и его семейством и что могу сообщить им самые последние новости относительно него.

– Да, я знаю, я виделась с его женой в Петербурге перед отъездом, – ответила Муратова, и тон ее голоса из любезного вдруг стал холодным и резким.

– Виделись? Когда? – озадаченно переспросила я.

– В сентябре.

– Но не может быть! Его жена живет в Англии с декабря прошлого года, на берегу моря, в Боримаже! У нее еще недавно родился ребенок.

– Его жена живет в Петербурге, на Васильевском острове, на Большом проспекте… и дети – у него трое – все большие, в гимназию ходят… – холодно, почти враждебно проговорила Муратова, и лицо ее приняло мрачное выражение.

– Значит… – и слова застряли у меня в горле, и я почувствовала, что