Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Я бродила по этой зале точно в волшебном царстве.

13 октября, воскресенье

Снова была в этом музее.

Но сегодня зала с Буддами была закрыта; открыты другие – японского искусства.

Это было для меня настоящим откровением. Почти все, что принято называть «современное искусство и современный стиль», – стало мне вдруг понятно. Это совершенно несправедливо по отношению к японцам: следовало бы назвать «японское искусство, японско-современный стиль», как говорят о стиле дорическом, ионическом. Все эти афиши, все издания, современная манера живописи, предметы искусства, переплеты с рисунком, идущим от угла, – все, все японское и существовало в этой удивительной стране за сотни лет до нашего времени. Я видела рисунки, относящиеся к 1513–1685 годам, – они сделали бы честь любому современному художнику… И как у нас, в России, мало об этом знают! Как невежественны мы в художественном отношении! Право, жаль, что все знакомство с историей искусства у большинства моих соотечественников ограничивается знанием того, что Фидий жил в Афинах во время Перикла, а Антокольский сделал статую Ермака…

15 октября, вторник

Одна только мысль – как бы увидеться с ним?

Но как? Притвориться больной и позвать его к себе – но я не умею притворяться. Пойти к нему самой, как будто бы у меня опять начались головные боли, – я так не привыкла лгать… Как быть?.. надо придумать.

А времени не теряю. Для изучения французского языка записалась во Franco-English Guild, занятия начались сегодня. Побывала и в секретариате своего факультета; там мне сообщили, что нынешний год подали прошения о приеме четверо русских…

Прекрасно! Значит, идея носится в воздухе, если мы, в разных концах России, приходим к одной и той же мысли… Начало лекций еще через месяц…

18 октября, пятница

Неприятный сюрприз! Оказывается, хозяйка сдала салон, и еще кому – консерваторке, с пианино! Эта новость меня поразила как громом. Вот тебе и раз!

Когда моя русская соседка почти одновременно со мной взяла пианино, я была не очень довольна. Нанимая комнату, я предварительно осведомилась, нет ли инструментов – я не могу заниматься при музыке, – оказалось, что нет. С русской мы условились, что она будет играть тогда, когда меня не бывает дома, я – когда ее нет… Но с третьим пианино, да еще с консерваторкой, в пяти комнатах – это уже совсем неудобно, и я прихожу в ужас при мысли, что только будет?!

Консерваторка! это слово для меня, как жупел для купчихи Островского. Ведь это беспощадные гаммы и упражнения по шести часов подряд. Здесь было так хорошо, покойно, и вдруг – три пианино! Вот тебе и квартира исключительно с жилицами… Три пианино – этого не могло бы быть, если бы жили студенты. Проклятое женское воспитание, – и к чему только музыке учат?!

19 октября, суббота

Пробовала урезонить хозяйку – не сдавать комнаты этой девице, обещала ей рекомендовать какую-нибудь жилицу – напрасно: консерваторка уже дала задаток и переехала сегодня, а к шести часам водворилось и третье пианино… Я сразу искренно возненавидела нашу новую жилицу – немецкую еврейку с типичным носом и лицом, обсыпанным пудрой.

21 октября, понедельник

Мне надо было писать перевод с русского на французский – консерваторка села упражняться. Я пробовала сосредоточиться, несмотря ни на что, и настойчиво искала в словаре и старалась составить фразу… напрасно! Фраза не шла на ум, несмотря на усилия воли; в ушах звучала беспрерывная, точно барабанная дробь, гамма упражнений.

Голова тяжелела… вдруг острая, резкая боль пронизала висок, я невольно ахнула – и в отчаянии отбросила книгу и словарь…

Голова болит весь вечер; заниматься нет возможности; консерваторка знай дубасит то гаммы, то этюды…

Но странное чувство радости охватило меня: ведь теперь я могу обратиться к нему! и это будет правда!

И сейчас же написала ему:

Мсье,

пожалуйста, будьте так любезны, сообщите мне день, когда я могу приехать в Бусико.

Пожалуйста, мсье, примите мои самые исключительные чувства.

24 октября, четверг

Мадемуазель.

Если сможете, приезжайте в четверг к двум часам, поговорим о вашем здоровье.

Верьте, мадемуазель, в мои самые преданные и лучшие чувства.

Э. Ленселе.

И сегодня в два часа поехала в Бусико.

При дневном свете лестница показалась мне грязной, также и библиотека, куда ввела меня горничная, поражала общим небрежным видом… Можно было удивляться, как в новом госпитале все так быстро теряет чистоту.

Волнение от сознания того, что я сейчас его увижу, – отнимало у меня все силы. Я сидела неподвижно у стола, опустив голову и глаза, чтобы не выдать себя, увидя, как он войдет…

– Добрый день, мадемуазель. Как вы поживаете? – Слова эти как музыка прозвучали около меня.

И я едва могла ответить:

– Мне очень плохо, мсье.

– Головные боли снова возвращаются? – спросил он, садясь к столу, против меня. – Ну, рассказывайте, что случилось с вами с тех пор, как я вас не видел?

Я сказала ему о влиянии музыки на мои занятия.

– Но этому очень легко помочь! Стоит только переменить квартиру! – И его серьезное лицо на минуту осветилось ласковой, доброй улыбкой.

– Но мне жаль оставить эту комнату… там так хорошо и удобно. И потом – что же это будет, если при всяком подобном случае будет болеть голова? Чем так страдать от нервов – лучше смерть, чем такая жизнь.

– Вы не имеете права…

– Нет, – перебила я, – теперь есть уже другие юристки, кроме меня, на первый курс нынче поступают четверо… Они будут работать во всяком случае лучше меня и принесут больше пользы. Значит…

– Значит, вы не даете мне высказать, – спокойно возразил он. – Я хотел сказать, что вы не имеете нравственного права распоряжаться своею жизнью. Каждый ответствен за себя. Другие будут работать на этом поприще – прекрасно, но у вас, быть может, есть способности, которыми они не обладают. И вы должны развивать их и стараться быть полезной, сами лично.

Я сидела и слушала, и слова его пробуждали во мне что-то хорошее, какую-то веру в себя. Его голос звучал так ласково, так гармонично, и весь он со своим серьезным лицом, прекрасными голубыми глазами казался мне существом лучше, выше всех, кого я когда-либо знала.

– Ну а как теперь ваше настроение?

Он меня спрашивал об этом! Страдание, острое, как лезвие ножа, охватило меня всю… Ведь этот человек, которого я так люблю, – не любит меня. И, несмотря на все самообладание,