Имя Отца. В тени Жака Лакана - Сибилла Лакан

Архаическое содержание, пугающее ее в этой сцене с танцем, вероятно, резонирует с фантазией о первосцене. Она наблюдает с балкона, как отец якобы выходит из дома свиданий, за дверью которого происходит половой акт. С того же балкона она видит, как художник (взрослый мужчина, который, по словам консьержки, «проявлял к ней интерес») в окне дома напротив «сажает себе на колени» разных женщин. Здесь происходит не только защитное смещение участвовать-наблюдать, но и защитный переход от активности (смотреть) к пассивности (быть рассматриваемой): художник будто всегда на самом деле тоже рассматривал ее, не подавая виду; отец, случайно зашедший в ванную, когда Сибилла терлась мочалкой, будто рассматривает ее.

Об идентификации Сибиллы с отцом свидетельствует не только загадочная болезнь, но и ее реакция на его смерть. Когда «его рана открылась» и он скончался, у Сибиллы тоже открывается «рана» (напоминание о том, чего ей «недостает») и начинает кровоточить – у нее начинается менструация посреди цикла.

Другой важный аспект, связанный для Сибиллы с отцом, – цветы. Она высмеивает цветы отца, которые он ей предлагает: они нелепы и ничтожны в своей помпезности. Однако она замечает, что в конечном счете выросла «в тени гладиолусов» – длинных, мощных продолговатых цветов, старомодных: «их все видели и слышали. Они возвышались над большим круглым столом красного дерева, вокруг которого мы – сестра, брат и я – собирались проводить время с мамой. Над ней, в углу у окна, бдили гладиолусы».

Что представляет собой «загадочная болезнь», которой Сибилла страдала большую часть взрослой жизни? С психоаналитической точки зрения то, что принято называть болезнями или психическими расстройствами, лучше формулировать как свидетельство неоптимального функционирования части психического аппарата. Психоанализ предлагает рассматривать это в генетической перспективе – любая патология является результатом предшествующих событий.

При подобных нарушениях происходит следующая последовательность событий. Сначала возникает конфликт между Я и Оно в раннем детстве, как правило, в эдипальной или доэдипальной фазе. Я разрешает этот конфликт, устанавливая стабильный метод контроля над опасными дериватами (производными) влечений. Этот комплексный метод включает защитные механизмы и изменения в Я (например, идентификации, ограничения, сублимации, регрессии).

Независимо от метода, он работает удовлетворительно в течение определенного периода, пока последующие события не нарушают равновесие и не лишают Я возможности эффективно контролировать влечения. Когда это происходит, дериваты влечений угрожают ворваться в сознание и непосредственно выразиться в манифестном поведении, несмотря на попытки Я сдержать их. Возникает острый конфликт между Я и Оно, в результате которого образуется компромиссное образование, бессознательно выражающее как дериват влечения, так и защитную реакцию Я и страх или чувство вины перед опасностью, которую представляет собой частичный прорыв влечений[31].

Относительно стабильное решение эдипальных конфликтов (в этом случае на первый план выходит конфликт запрета на инцест и импульса занять место рядом с отцом и получить его пенис), найденное Сибиллой в детстве, функционировало удовлетворительно до столкновения со сценой танца отца с младшей единокровной сестрой как пары влюбленных. Эти события реактуализировали эдипальные переживания и нарушили внутрипсихическое равновесие. Силы Я больше не могли адекватно контролировать неприемлемые эдипальные импульсы[32]. Решение эдипального конфликта никогда не было стабильным, а «травмирующее» событие, с которым защитные и регулирующие механизмы Я не справились, совпало с психическими бурями позднего подросткового периода.

Одним из возникших компромиссных образований стал соматический симптом и бегство в болезнь. Симптом бессознательно представлял удовлетворение эдипова желания занять место рядом с отцом (заболеть и стать эксклюзивным объектом внимания отца-врача). Дисфункция психического аппарата, которая вызвала соматический симптом, обеспечила разрядку влечения, но эта разрядка была существенно искажена и замаскирована защитными механизмами Я и вызывала скорее неприятные ощущения, чем удовольствие.

Невротические симптомы обычно сверхдетерминированы – происходят из нескольких бессознательных конфликтов. В данном случае появлению соматического симптома также способствовало переживание собственной недостаточности и желание обладать тем, чего ей недостает, но есть у мальчиков, мужчин, отца, его любовниц, младшей дочери и ее матери – пенисом отца. Заболев, она чувствует, что теперь у нее «что-то есть».

Подобное соматическое решение психического конфликта, как у Сибиллы, называется истерической конверсией. При конверсии происходят симптоматические изменения физических функций, бессознательно и в искаженной форме выражающие ранее подавленные импульсы влечений. Однако симптомы конверсии представляют не просто соматическое выражение аффектов, а специфические репрезентации, которые можно перевести с «соматического языка» на язык речи и слов[33].

Во втором приближении можно сказать, что Сибилла страдала не от отсутствия отца, а, напротив, от его чрезмерного, вездесущего присутствия в ее психической жизни.

Приближение третье: психоаналитический кейс и терапевтическая функция речи и письма

Если мы попробуем представить себе жанр письма, ассоциирующийся с терапевтическим аспектом психоанализа, то это, вероятно, будет клинический случай (или, как сейчас говорят, кейс). Описание кейса – одна из «визитных карточек» психоанализа – как будто позволяет удовлетворить интерес и заглянуть за закрытую дверь. Речь идет не только о профессионалах («как это происходит у коллег? следует ли мне обратить внимание на такой метод лечения?»), но и о людях, которых беспокоит личный вопрос: что такое психоанализ, и, если он помог другим, кто страдал как я, может быть, это поможет и мне?

Жанр описания клинического случая в основном пишется в «учебных» целях. Насколько он адекватно выполняет другую часть – проиллюстрировать аналитический процесс, продемонстрировать, что разворачивается на сеансе, – это уже более дискуссионный вопрос. Даже с обывательской точки зрения представить в тексте такого жанра речь пациента во всей ее целостности было бы очень трудно. К этому есть два препятствия.

Первое связано с ограничениями, которые здравый смысл накладывает касательно объема текста. На протяжении нескольких лет пациент приходит в кабинет аналитика два, три, а при показаниях – и шесть раз в неделю. Все это время его речь занимает большую часть пространства анализа. Ни один пригодный для публикации текст не сможет вместить многие сотни часов записанной устной речи.

Второе препятствие связано с тем, что психоанализ – это недирективный метод лечения. Аналитик в первую очередь «идет за пациентом», слушает, что тот к нему обращает в том, что проговаривается, и в том, что остается неозвученным. Это все же процесс, в котором принимают участие две стороны. В жанре описания клинического случая обычно работает только одна из этих сторон. Чаще всего – специалисты. Чуть реже – пациенты (в таком случае зачастую это аналитики, которые захотели рассказать, как они сами проходили свой анализ). Совместная работа врача и пациента в жанре описания кейса – настолько редкое явление, что сходу в голову приходит только