Королев. Главный конструктор - Мария Стефановна Бушуева

подростка у нее взрослый умный сын и теперь за ее внимание борются двое мужчин: зрелый и молодой.

– Красивая, – когда Мария Николаевна ушла в кухню, проговорил Люшин.

– Красивая? – гордая улыбка осветила лицо Королева.

– Молодая!

– Петька Флеров принял ее за мою девушку!

…Технический комитет спортивной секции Авиахима СССР их предварительный проект одобрил, постройку планера разрешил, выделил деньги.

Деревянные детали изготавливались в столярных мастерских Щепетильниковского трамвайного парка, а в цехе Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского металлические части. А строили в помещении, где раньше держали лошадей, под коновязью на Беговой.

«Вестник воздушного флота» сообщал читателям, что на VI планерных состязаниях будет представлен «новый планер конструкции тт. Люшина и Королева, имеющий почти 17-метровый размах и интересную конструкцию крыла».

Романов, посчитавший, что «на летном поле VI Всесоюзных планерных состязаний в Коктебеле появились со своей машиной два новых, пока еще практически никому не известных конструктора», – не прав: неизвестным был только один – Королев. Он с самого начала своей карьеры очень большое значение придавал печатному слову, рекламе или, как сейчас бы сказали, пиару. И часто публиковал свои статьи в журнале «Самолет».

Думал: пошлю Ксане, пусть прочитает!

* * *

И опять звенящий сухой ковыль, задумчивый шелест волн, и невидимые великаны, горный и степной, поднимают на своих прозрачных ладонях планеры.

Королев рассказал о прошедших состязаниях в Коктебеле и о тех чувствах, что он испытал, более четырех часов паря на своем планере, в своем самом большом письме Марии Николаевне от 24 октября 1929 года. Биографы Королева (их не так много) приводят письмо полностью или частично. Есть в нем психологические нюансы, на которые стоит обратить внимание.

«Суббота. Пароход “Ленин”

С утра уже не видно ни кусочка земли и нас окружает вода да небо, словно покрывшее наш пароход голубым колпаком.

Итак… еще один этап моего путешествия: я на пути в Одессу. Почему я выбрал морской путь, сейчас не могу вспомнить, но и не жалею об этом, т. к. ехать приятно. Я все время один в своей каюте. Отсыпаюсь вдоволь и досыта любуюсь морем. Приятно побыть одному среди такого количества воды, тем более что я первый раз совершаю такое “большое” морское путешествие. Вчера еще, когда мы шли вдоль крымского берега, я все время торчал на палубе и не мог глаз отвести от крымских гор, окутанных лиловатым туманом. До чего изумительно красивы их громады с каймой из белых облаков на вершинах. Места все страшно знакомые, порою узнаешь отдельные камни и скалы, на которых бывал так недавно.

Хорош все-таки Крым, воистину здравница всесоюзная, точно громадный сад, омываемый морем.

Только в утро моего отъезда из Коктебеля, когда я провожал авто, увозившее моих товарищей на старт, только в это утро я почувствовал, как мне трудно уезжать одному в то время, когда все еще остаются. Одно утешение, что полеты кончаются в воскресенье и я, в сущности говоря, ничего не теряю, а работы в Москве много, надо спешить в Москву скорей.

В этом году, на состязаниях, много новых впечатлений и ощущений, в частности у меня. Сперва прибытие в Феодосию, где все мы встретились в четверг 24 сентября. Потом нескончаемый транспорт наших машин, тянувшихся из Феодосии на Узун Сырт, место наших полетов. Первые два дня проходят в суете с утра и до полной темноты, в которой наш пыхтящий грузовичок “АМО” отвозит нас с Узун Сырта в Коктебель. Наконец готова первая машина и летчик Сергеев садится в нее и пристегивается. Слова команды, и Сергеев на “Гамаюне” отрывается от земли. Все с радостным чувством следят за его полетом, а он выписывает над нами, вдоль Узун Сырта, виражи и восьмерки.

“Гамаюн” проходит мимо нас, и наш командир тов. Павлов кричит вверх, словно его можно услышать: “Хорошо, Сергеев! Точно сокол!” Все радостно возбуждены: полеты начались… Сергеев стремительно и плавно заходит на посадку. Проносится мимо палатки и кладет машину в крутой разворот, и вдруг, то ли порыв ветра или еще что-нибудь, но “Гамаюн” взвивается сразу на десяток метров вверх… секунду висит перед нами, распластавшись крыльями, точно действительно громадный сокол, и затем с страшным грохотом рушится на крыло… Отрывается в воздухе корпус от крыльев. Ломается и складывается, точно детская гармоника. Миг… и на зеленом пригорке, над которым только что реяла гордая птица, лишь груда плоских колючих обломков да прах кружится легким столбом…

Все оцепенели, а потом… кинулись туда скорей, скорей.

Из обломков поднимается шатающаяся фигура, и среди всех проносится вздох облегчения: встал, жив! Подбегаем… Сергеев действительно жив и даже невредим каким-то чудом… Ходит, пошатываясь, и машинально разбирает обломки дрожащими руками… Раз так все в порядке, и старт снова живет своею нормальною трудовою жизнью. У палаток вырастают новые машины. Нас пять человек в шлемах и кожаных пальто, стоящих маленькой обособленной группкой… А кругом все окружают нас, словно кольцом. Нас и нашу красную машину, на которой мы должны вылететь в первый раз. Эта маленькая тупоносая машина по праву заслужила название самой трудной из всех у нас имеющихся, и мы сейчас должны это испробовать. Нас пять человек летная группа уже не один год летающих вместе, но сейчас сомкнувшаяся еще плотнее.

Каждый год перед первым полетом меня охватывает страшное волнение, и хотя я не суеверен, но именно этот полет приобретает какое-то особое значение. Наконец все готово. Застегиваю пальто и улыбаясь сажусь. Знакомые лица кругом отвечают улыбками, но во мне холодная пустота и настороженность. Пробую рули. Оглядываюсь кругом. Слова команды подают коротко и сразу… только струя студеного ветра в лицо… Резко кладу набок машину. Далеко внизу черными точками виднеется старт и нелепые вспученности гор ходят вперемежку с квадратиками пашен. Хорошо, изумительно хорошо. У палатки собрана большая, красная с синим машина. Кругом копошатся люди, и мне самому как-то странно, что именно я ее конструктор и все-все в ней до последнего болтика, все мною продумано, взято из ничего, из куска расчерченной белой бумаги. Сергей (Люшин) очевидно переживает тоже. Подходит и говорит: “Знаешь, право, легче летать, чем строить!” Я с ним сейчас согласен, но в душе не побороть всех сомнений. Не забыто ли что-нибудь и сделано неверно, непрочно… Впрочем, размышлять некогда… Наш хороший приятель садится в машину и шутливо говорит: “Ну, конструктора, волнуйтесь!” Да этого и говорить не нужно, и мы прилагаем все усилия, чтобы сдержаться. А потом нас хором поздравляют, и вечером в штабе