Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

с неслучайными ссылками на британские и французские газеты{6}. Впрочем, реальных условий для сближения еще не было. 18 апреля 1934 года японский посол сказал Нейрату: «Германия и Япония являются подлинными бастионами против большевизма, и по этой причине основа общих германско-японских интересов уже сформировалась», — но развивать тему не стал, а министр на этом не настаивал{7}. Весной — летом того же года в Европе побывал принц Кая — кузен императрицы Нагако и майор сухопутных войск. Вернувшись домой, он стал выступать за союз с рейхом. В поездке по Скандинавским странам его сопровождал посланник в Стокгольме Сиратори Тосио, бывший начальник Департамента информации МИД, сосланный, с формальным повышением, из Токио за независимую позицию и экспансионистские взгляды. Наряду с Осима он станет главным действующим лицом в процессе подготовки Антикоминтерновского пакта с японской стороны, а затем первым в Японии выдвинет идею евразийского Континентального блока.

Пятого марта 1934 года 47-летний полковник Осима Хироси, сын генерала, занимавшего в годы Первой мировой войны пост военного министра, германофил во втором поколении, был назначен военным атташе в Берлин. За его плечами был большой опыт полевой, штабной и военно-дипломатической службы: помощник военного атташе в Германии (1921–1923 годы), военный атташе в Австрии и по совместительству в Венгрии (1923–1924 годы). Осима хорошо владел немецким языком (по отзывам современников, лучше других японцев, живших тогда в Берлине), любил страну и восхищался ее армией. В нацистском опыте он видел подходящую модель преобразований, хотя в Токио такие воззрения оставались непопулярными. Кроме того, на протяжении многих лет его преследовал кошмар русско-германского сближения против Японии, подобного нереализованному секретному соглашению Вильгельма II и Николая II в Бьёрке 24 июля 1905 года, на завершающем этапе Русско-японской войны. Одной из главных целей своей работы Осима считал предотвращение «нового Бьёрке», возможность которого он допускал даже с учетом взаимной враждебности двух стран в середине 1930-х годов{8}.

Новый военный атташе прибыл в столицу Третьего рейха в апреле 1934 года. Круг его обязанностей был не так уж широк, учитывая ограниченные масштабы военного сотрудничества сторон. Главная работа шла по линии сбора информации, прежде всего о Советском Союзе, и возможного обмена ею. Он познакомился с министром авиации Герингом, будущим начальником Верховного командования вермахта (ОКВ) Вильгельмом Кейтелем, главой военной разведки (Абвер) Вильгельмом Канарисом и рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером.

Осима полагалось заниматься только военными вопросами, но в их решении он был полностью независим от посла: атташе могли и должны были самостоятельно вести переговоры по военным вопросам, но они же сами решали, что относится к их компетенции, а что нет. Именно это определило характер подготовительного, наиболее важного и интересного этапа переговоров о соглашении против Коминтерна. Первоначально Осима вообще не ставил о них в известность посла Мусякодзи Кинтомо, а посылал доклады напрямую в Военное министерство и Генеральный штаб (ни один из этих документов не сохранился, и о них известно только из послевоенных показаний самого Осима[26]){9}. По мере того как военные круги проникались идеей сближения двух стран, они вступали в контакт с министерством иностранных дел, которое давало инструкции послу. Кроме того, по свидетельству берлинского корреспондента газеты «Асахи» Хамада Цунэдзиро, посол не имел личных связей ни с кем из нацистских лидеров и не пользовался у них авторитетом{10}. Когда в конце 1935 года Мусякодзи уехал в отпуск, покинув Германию почти на полгода, активность военного атташе заметно возросла.

«Бюро Риббентропа», ставшее главным партнером Осима, тоже вело переговоры без согласования и контактов с МИДом. Отсюда расхожее мнение о том, что на Вильгельмштрассе услышали о готовившемся пакте чуть ли не непосредственно перед его подписанием. Это неверно: о переговорах там знали уже в конце 1935 года, но сознательно дистанцировались от них, полагая, что из контактов с Токио ничего не выйдет{11}. Министерство избегало любых занятий «профессиональным антикоммунизмом», предоставив их ведомствам Геббельса и Розенберга, чьи внешнеполитические дебюты оказались далеко не блестящими.

Германский посол в Токио Герберт фон Дирксен вспоминал, что, приехав в Берлин в отпуск весной 1936 года, застал министерство якобы в полном неведении о переговорах, а потому «решил прогуляться в логово льва и задать несколько вопросов самому Риббентропу, с которым до сих пор не был даже знаком. Очевидно, озадаченный моей инициативой, Риббентроп поначалу продемонстрировал некоторое недоверие, но, в конце концов, выдал кое-какую информацию и внимательно выслушал мой отчет о политической ситуации в Японии. Я ушел от него, сказав на прощание, что думаю, он не будет против, если я проинформирую г-на фон Нейрата о нашей беседе. Риббентроп ответил, что нет, он не возражает… Когда я сообщил об этих фактах в МИД, они рассыпались в благодарностях за то, что я добыл столь ценную информацию. Это заставило меня осознать, до какой степени МИД позволил изолировать себя [выделено мной. — В. М.) от происходящего в политической жизни страны. Вряд ли необходимо упоминать, что МИД был решительно против пакта с Японией. […] Я был определенно „за“ в том, что касалось основной политической цели договора, — тесном взаимопонимании с Японией»{12}.

Последнее утверждение согласуется с меморандумом Дирксена о «возможностях германско-японского военного и политического сотрудничества», составленным в канун нового, 1936 года после получения информации о переговорах из… японского Генерального штаба. Записка была отправлена на Вильгельмштрассе, а не в «Бюро Риббентропа», но ее главная мысль там бы понравилась: «Пока Германия и Советский Союз противостоят друг другу со всей непреклонностью государств, системы которых противоположны до последней детали и полностью различны по своей сущности, и пока к тому же Советский Союз вовлечен во французскую систему альянсов и в Лигу Наций, германско-японское сотрудничество, какую бы форму оно ни приняло, послужит к облегчению положения Германии и сослужит ей службу, при условии наличия необходимых мер предосторожности. Япония — единственная великая держава, которая противостоит Советскому Союзу и по глубинным идеологическим мотивам, и по многим политическим причинам… и к тому же, похоже, полна решимости разрешить это противостояние силой оружия, как только почувствует достаточную военную мощь… Германско-японско-британская комбинация означала бы идеальный политический вариант для Германии (возможно, для двух других стран тоже)»{13}. Риббентроп вполне мог читать эту бумагу.

Точной даты и обстоятельств знакомства Осима и Риббентропа мы не знаем, но его можно отнести ко 2-й половине 1934 года (на Токийском процессе Осима назвал октябрь 1935 года, что совсем уж фантастично!). Риббентроп приписывал идею сближения Гитлеру: «Еще несколькими годами ранее [1936 года. — В. М.] Адольф Гитлер говорил со мной о том, нельзя ли в какой-либо форме завязать с Японией более тесные отношения. Я отвечал ему, что у меня самого есть кое-какие связи с японцами и что я установлю с ними необходимый контакт. При этом выявилось, что