Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Когда я вышла уже за ворота, он крикнул мне вдогонку:

– Спроси у Нины, нет ли у нее там чего-нибудь для ребенка? Может быть, сохранились еще распашонки или пеленки какие-нибудь?..

Я приехала домой и еще раз рассказала всю драму молодой женщины. У Нины нашлось для ребенка кое-что. Потом она пошла к Катюше, и у нее тоже нашлись остатки от Миши. Я все это забрала и поехала в гостиницу. Захватила там Нюру и повезла к старикам. Иван Яковлевич и Марья Яковлевна страшно растрогались, увидев худую, бледную молодую мать с плачущим на руках ребенком.

– Вот, Нюра, это ваша комната! Располагайтесь в ней как дома. А я сейчас буду купать вашего сына.

Иван Яковлевич пошел на кухню, надел фартук, взял под мышку детскую ванночку, а в руки – огромный чайник с горячей водой, и понес все в комнату Нюры. Налив воду в ванночку и измерив деревянным термометром воду, он засучил рукава, подошел к кровати, развернул пеленки и так и ахнул!.. Красненький комочек весь опрел! Чуть не до мяса! Осторожно, на ветошке, он опустил ребенка в теплую воду и стал поливать с губки. Ребенок, «скрипевший» все время, сразу замолчал. Точно прислушиваясь, что это такое с ним делают? После купания его обсыпали детской присыпкой, завернули и положили в кроватку. Он сразу заснул – первый раз со времени своего рождения!..

– Его нужно окрестить! Он очень слабенький, – сказал Иван Яковлевич. Но мать отнеслась ко всему безучастно. Она сидела подавленная и разбитая всем пережитым. Я дала ей денег и собралась уходить.

– Отдыхайте, Нюра. Если что-нибудь вам понадобится, вызовите меня без стеснения.

Она молчала и плакала.

– Если бы я только знала, где он и что с ним, мне было бы легче… Может быть, в Тифлисе у дяди есть от него телеграмма?

– Наверное, есть уже!.. И вы можете теперь получить ее каждую минуту, – я простилась и ушла.

На другой день Иван Яковлевич окрестил ребенка. Дал имя его отца – Николай. За Нюрой все ухаживали как за родной… Но она бодрее не стала… Все так же сидела в своей комнате и все так же плакала. Сыном своим даже почти не интересовалась. За ним смотрели мои старики – день и ночь… Но дни шли, а Нюра не получала ни телеграмм, ни денег, ни писем… Только через две недели она получила деньги от отца Смирнова, сейчас же собралась и уехала в Тифлис. Ребенок за эти две недели не развивался и не рос, а только все «скрипел». А мать по-прежнему не проявляла к нему почти никакого интереса и чувства…

– Вот сколько выпало на слабую женскую душу горя и несчастья! – сказал Иван Яковлевич, когда мы проводили Нюру. – Что-то, видно, случилось с ее мужем. Ни писем, ни телеграмм она от него не получила за все эти недели…

Стала и я укладываться, чтобы ехать в Батум. Взяла несколько небольших ковриков, немного столового серебра и белья. Вот только с деньгами вышло затруднение. Переводов прямо в Батум не принимают. Можно только в Тифлис. Я перевела десять тысяч через Коммерческий банк и двадцать тысяч по почте до востребования, а золото и ценные вещи взяла с собой в ручном чемоданчике. В ручную сумочку положила деньги, паспорт. Я знала, что при обыске первым делом рылись в ручной сумочке, а потом уж в более крупном багаже.

– Ты что? Совсем уезжаешь? – спрашивает меня Алексей. – Если совсем, то я сдам твою комнату. По триста рублей платят теперь, и то нельзя найти…

Все уже было готово к моему отъезду. Я пошла попрощаться с Катюшей и ее матерью.

– Милая Тина Дмитриевна, может быть, случайно услышите что-нибудь о моем сыне? Он был во флоте – в Севастополе. Но после того, как там матросы учинили избиение офицеров, мы ничего о нем не знаем. Я молюсь за него, как за живого, и прошу Всевышнего, чтобы он спас моего единственного сына. У него осталась жена и ребенок. Но я и об них тоже ничего не знаю…

– Тина, если приедете в Баку, для вас всегда есть место в нашей квартире, – сказала Катюша Мартынова.

Как-то, когда я была уже в постели, пришла Даша.

– Вы вот опять уезжаете! Мне тоже надоело жить здесь да стоять в очередях. Так не увидишь, как и жизнь пройдет!

– Хочешь к родителям в деревню ехать?

– Ну, что вы! Что я там забыла?! Там и совсем голод да вши… Нет! Я вам скажу правду. Я тоже могу поехать в Батум!.. Меня американец-солдат сватает. Говорит: «Выходи за меня замуж! Повезу в Америку…» Многие из здешних девушек «повыходили» уже за американских солдат и собираются ехать в Батум, а оттуда в Америку.

– Да как же ты с ним разговариваешь?

– А по «книжечке»! Там все указано, кому что говорить. Когда я с ним познакомилась, он дал мне что-то вроде конфеты. Сам развернул такую же и стал жевать… Ну, и я тоже развернула свою. Пожевала. Сладко! Я и проглотила ее! А он показывает мне – выплюнь, мол! И сам свою выплюнул. А она тянется, как резина… А что я выплюну, если я ее проглотила?! Тина Дмитриевна, вы дайте мне ваш адрес. Может быть, когда-нибудь я к вам приеду.

После, уже в Батуме, я читала в газетах, как уезжали из Баку иностранные солдаты. Пока жили в Баку, начальство смотрело сквозь пальцы на «женитьбу» своих солдат. Даже поощряло! А когда стали уходить из Баку, это же начальство запретило им брать «жен» с собой. Но «женам», казалось, терять было нечего. Они собрались все на вокзале и потребовали, чтобы их тоже взяли вместе с мужьями в Батум. Начальство распорядилось прицепить для них специальный вагон. Но на одной маленькой станции женский вагон отцепили. Воинский поезд ушел, а «жены» остались в вагоне в тупике.

У Алексея фабрика не успела расцвести и уже поблекла… Прогорело еще одно «верное» дело.

– Разве можно что-нибудь делать, когда такая конкуренция? Всякое верное дело губит! Когда мы открывали нашу фабрику, она была только одна! А теперь уже три! – сказал Алексей. Он еще меньше стал бывать дома. Часто и ночевать не приходил домой. Придет на минутку, даст Даше денег на хозяйство и опять уйдет на несколько дней. В доме всем распоряжается Даша. Нина сошла на нет. Сидит без денег и без ухажеров, которых разогнал Алексей…

– Здравствуйте!

Я оглянулась – Бакланов. Его маленькие глазки самодовольно блестят еще