Русский кот - Валерия Алексеевна Державина

я или нет. Главное, чтобы не поднялась температура, потому что это та вещь, из-за которой я буквально теряю человеческий облик.

Слышали шутки про мужчин и то, как они ведут себя, когда у них температура 37,2? Как они пишут завещание и все такое? Так вот, я этот мужчина. Когда у меня 37,2, я не пишу завещание, я просто лежу в постели и плачу. Могу собрать остаток сил в слабеющий кулак и сквозь горячие потоки слез и холодные потоки соплей прохрипеть Саше что-то типа: «Когда я умру, продай мои сумочки, они дорого стоят…» На что он ответит что-то вроде: «Ну уж нет! Я буду их носить!»

За те минуты, часы и дни, что я буду ждать приема врача, я диагностирую себе не только синусит, но и гайморит, отит, а в особенно тревожные часы – менингит (потому что, как я где-то прочитала, если не лечить отит, он может трансформироваться в менингит). В конечном счете диагноз всегда приходит к кое-чему смертельно опасному на букву «р», но не будем об этом.

Возвращаясь к шерстинкам, скажу, что главный борец с ними – мой муж Саша, конечно. «Вилюха приедет, волосы отрастут, пельменей налепим», – все у него просто. Сегодня, например, чтобы как-то меня подбодрить, он пошел в русское кафе заказать роллы.

Вы, наверное, знаете, что классические русские суши с сыром филадельфия в остальном мире мало где можно найти. Когда семь лет назад мы с Сашей были в Японии, этот факт очень меня расстроил, вообще расстроила вся еда из-за своей нетипичности и запаха: все пахло иначе, даже канализация. Не поймите меня неправильно, запах канализации не хорош нигде. Но канализация в Японии находит вас внезапно, например, в тоннеле метро, вползает в открывшиеся двери поезда, обнаруживает ваш беспечный нос, ударяет в него, движется глубже – пронизывает ваше сердце, выворачивает душу и навсегда снимает вопрос, почему многие японцы круглый год ходят в масках.

Я вместе с Сашей за суши не пошла, вместо этого решила проверить, как там дела на улице Антона Чехова. Перед этим нужно, конечно, накраситься – я не из тех, кто красится, когда находит где-то помаду (и то гигиеническую), у меня все четко: двенадцать (пятнадцать?) наименований косметики и тридцать минут времени. Хотя моя преподавательница итальянского уверяла, что как только я перееду в Италию, тут же перестану краситься. Может, дело в том, что я сейчас все-таки не в Италии, но, если честно, до сих пор этого утверждения не понимаю. Вернее, понимаю, но не принимаю. С чего я должна перестать краситься? Из-за того, что в Европе никто не красится? Ну и банковскими приложениями никто не пользуется, потому что почти нет приличных, что ж мне теперь, в свое тоже не заходить в знак солидарности? Или еще хуже – перестать носить свои зеленые ботинки в голубых пятнах краски, потому что соседи на них неодобрительно смотрят? Серьезно, этого я понять не могу.

Делаю макияж и вижу, что мне будто не подходят цвета, в этом освещении они выглядят как-то иначе – наверное, из-за падения света под другим углом. Чувствую себя героиней фантастического триллера с допущением типа: что будет, если в сутках на Земле будет не двадцать четыре часа, а двадцать три? Если температура поднимется на несколько градусов? Если солнечные лучи будут падать чуть под другим углом? К каким последствиям и к каким изменениям в жизни людей это может привести? Как минимум к моему недовольству, но поскольку это скорее константа, получается, ни к каким. Я быстро закончила макияж, оделась и вывалилась во внешний мир.

Итак, сегодня у нас по программе улица Антона Чехова. Да, такая улица есть, как и улица Пушкина, и Толстого, и Гоголя, и Достоевского – все они называются на сербский манер (не Пушкина, а Пушкинова) и находятся недалеко от меня, и это, конечно, символично: я написала уже две главы своей книги.

Хотя и творчество не всегда поднимает настроение. На днях я чистила рыбу и подумала: наверное, я все-таки не писатель, наверное, просто у меня словесный понос. Ладно, допустим, что из меня постоянно бьет словесный фонтан, если выражаться более элегантно.

Читаю ли я какие-то бойкие автофикциональные произведения про будни тех, кто не дурак выпить, смотрю ли я фильмы или сериалы – я будто упускаю что-то или нахожусь не в своей пассивной роли. Это как с отражением себя в зеркале: если долго его не вижу (особенно когда нахожусь в большой компании людей), то словно стираюсь об других и нужно срочно посмотреть в свои глаза цвета джинсовки и удостовериться, что я есть и я существую.

Но это, конечно, не главная причина. Главная: найти самое подходящее место для жизни и понять природу счастья лично для себя.

Представьте: вечер, май, стрижи свистят, как болельщики на футбольном матче, вам шестнадцать, в конце месяца – экзамены. Где-то в середине туловища неприятно тянет стресс: сегодня вы снова не отработали какое-то задание или не написали билеты (сейчас еще существуют билеты?), кроме того, вы уже много раз обещали себе это сделать, но все никак.

Открываете рабочий файл – и все как в тумане. На плейстейшен включаете игры – нет тумана. Файл открываете – есть. Да и строчки с буквами ведут себя, как мяч на берегу реки: сначала скачут, а потом плывут. И вы не можете усвоить даже абзац, не то что пятнадцать вордовских страниц.

Каждый раз, усаживая себя за компьютер и решительно открывая файл, вы спустя некоторое время оказываетесь в каких-то каналах в «Телеграме» (это еще хорошо) или смотрите в стену в размышлениях: «Свердловская булка – это же русская бриошь! Интересно, в Свердловске об этом знают?»

Так продолжается и на другой день, и на третий, и вам становится от самой себя попросту тошно.

Решаете хоть что-то сделать: перечитать, например, то, что уже написали. И тут, помимо неприязни к себе, вас охватывает еще и стыд: господи, что это такое, какой кошмар… Это что, написано мной? (Да.)

Кроме того, представьте, что абсолютно некому вам помочь: ваша подружка Женя потеряла телефон и никто не подгоняет вас, не спрашивает, где новая глава, не говоря уже о том, что дома вас вдохновляют разве что на уборку посуды и одежды за собой (и то с переменным успехом).

Кстати, о Жене: на этой неделе она каталась на коньках по Байкалу, прошла тридцать километров по лесу, сорок – по каким-то снежным барханам, отбилась