"Изя, не дай пропасть моей жизни" - Григорий Соломонович Берёзкин

диверсант.

Ни слова по-русски. Но читал по-русски.

"Внимая ужасам войны" (Некрасов).

Никто пока не вызывает. Это – примерно 15 июня.

22 июня меня вызывают к следователю. Следователь приезжает ко мне. О войне, что началась, я ничего не знаю. Следователь ничего не говорит. Обычный допрос. 23-го слышу гул самолетов, стрельбу орудий, – ничего не понимаю.

Поляк, переживший бомбежку Варшавы, забрался на подоконник, говорит:

– Юнкерсы, война.

23 июня в часов 11-12 дня бомбежка.

К вечеру – всех из камер во двор. Слышу кричат:

– Быстрей, быстрей. С вещами, без вещей – как хочешь.

Двор забит людьми. Встречаю знакомых, которые, когда меня посадили, были на воле. Зелика Аксельрода, Якова Скальского – артиста, польских поэтов – Константина Ансельма и Теофиля Гловацкого.

Кинорежиссера-документалиста (фамилию забыл, Владимир – фамилии не помню).

– Ты что здесь.

– Взяли три дня назад.

– За что?

– Тут какая-то твоя вина.

– Как?

– Помнишь, я пришел с подружкой.

Когда он пришел, подошел к моему книжному шкафу – там стояло 2 книги Сталина. Он сказал:

– Мало Сталин написал. Ленин больше.

Подружка донесла. Дали очную ставку – она подтвердила.

Нас выводят из двора – толпой ведут по шоссе. Охрана – с автоматами. Собаки. Мы с вещами. Ведут по Могилевскому шоссе. На выходе из города вижу – убивают людей. Берут кого-то из колонны, отводят в сторону, слышны выстрелы. Кого берут – мог попасть и опоздавший на работу. Видно приказ – уничтожать.

Присматривалось и пострашнее. Рядом шла молодая полячка. Сбила каблучок. Молодой поляк стал ладить ей что-то, – чтобы могла итти. Оттащили обоих в кювет – расстреляли. Все время слышишь – щелк, щелк…

Мое ощущение – ужас, конец.

Тюрьма на ул. Володарского (Пищаловский замок).

Источник: Википедия

В первую ночь дают привал в лесочке. Недалеко от меня группа молодых не русских людей. Богатыри.

Кто они? Никто не знает. Держатся особняком. Это группа эстонских летчиков. Когда наши вступили в Эстонию, им дали месячный отпуск. Они возвращались в Эстонию. В Минске их сняли и в тюрьму (думая, видно, что будут служить немцам). В эту ночь летчиков отвели в сторону и всех расстреляли.

Люди старались с обочины, с края колонны – в центр. Ни стона, ни крика. Всё замечают – но молчат. Никто не смеет ничего сказать. Берут, кто замешкался, кто устал – этих сразу убивали. Старались – не замешкаться.

По обе стороны колонны – бегущие из Минска люди. Евреи. Вереницы машин, начальство бежит.

На этом привале Зелик Аксельрод (его взяли на улице через месяц после меня):

– Ну и что?

– Я все подписал, – и то, что я руководитель этой организации.

Ему холодно – в обычной летней одежде – я в пальто. Зелик говорит:

– Мне очень холодно.

У меня была нательная рубаха. Я ему дал. Он надел поверх своей рубахи.

Идем дальше – под утро стреляют.

Охрана разъярена, раздражена запахом крови. Кого ведут – "немецких агентов".

Местечко Червень – в 40 км от Минска. Там – огромная тюрьма, говорят с екатерининских времен и огромный тюремный двор. Приводят во двор – нас было тысяч 5. Много поляков – из западной Белоруссии.

В тюремном дворе – столик, за ним – офицеры. Два офицера со следственными делами. Ночь на 26-е июня (40 км шли два дня). 27 июня – немцы в Минске.

Идет отсев и отбор. Вызывают людей к столикам.

– Вы по какой статье?

Дела лежат кучно. Сначала смотрели, потом махнули рукой – не стали смотреть. Спрашивают – можно отвечать, что хочешь.

Зелик говорит:

– Пойдем.

– Нет, пусть устанут.

Разделяли.

– Иди туда – показывают на открытые ворота.

Или:

– Иди туда, к стене.

Ясно было, что кто к стене – будут расстреливать. Подходим.

– По какой статье.

Я мог бы солгать.

Но я начал:

– 58-я, но это все выдумка – я хочу на фронт.

Не дослушал:

– К стене.

И Зелик – так же. Стал доказывать, что хочет на фронт. И его – к стене.

Осталось у стены человек 200. Остальных выпустили. Большинство людей не русского облика. Повели в лес. Стали стрелять по толпе. Это была ночь на 27-е июня, почти рассвет. Стали стрелять по толпе. Толпа в движении – на узкой лесной дорожке. По бокам – охрана, собаки, тяжелые грузовые машины. Трупы тут же грузят на машину. Охрана в форме внутренних войск.

Крик – кто-то из охраны:

– Своих перебьете, перестаньте. Стали выдергивать из толпы. Я шел – с одной стороны под руку держал меня Зелик, с другой Яша Скальский. Вижу, что Яшу отрывают. Яша держится за меня, кричит:

– Я по радио читал Анну Каренину.

Были литературные чтения. Он читал.

Кричал истошно. Оторвали – оглядываюсь – Яши нет. Убит.

Минут через 10 – отрывают Аксельрода. Кричат ему: лежи, ложись. Он лег – тихо, молча, – цеплялся сначала молча за меня, потом лег. Щелк – убили.

Это был хороший человек, 37 лет, мы были товарищи, вместе выступали на вечерах, вместе гуляли.

Фотография поэта Зелика Аксельрода в молодости. Зелик Аксельрод незадолго до ареста в 1936 году.

Источник: Википедия

У меня – что я думал в эту минуту – читал про себя две строчки Бориса Корнилова из поэмы “Триполье”:

Тяжело умирать,

А особенно смолоду.

Бормочу. И еще – дикое желание – борща, щей захотелось необъяснимо. Страха не было. Скорей бы… И все. Желания жить не было. Нежелание жить – не то, чтобы желание смерти. Нежелание жить. Такое состояние явилось в эту ночь – как будто все происходящее не меня касается. Что-то сплелось – и судьба самого Корнилова. Мысль – и умру, к рассвету.

Все перемешалось.

Осталось человек 20. Кричат:

– Лечь.

Ложимся ничком.

Они устали. Садятся на бугорочки. Слышу разговор:

– Как с ними.

– Гранатами забросать.

Это не вызывает во мне ничего.

Попадем в своих.

Крик:

– Подняться.

Поднимаемся.

– Бежать!

И по бегущим из всех автоматов очередями.

Я оказался в топком густом лесу. Бросаю пальто и с него – по трясине с одного бугорка на другой. Вижу еще двух живых – тоже с бугорка на бугорок.

Выстрелы замолкли. Машины отгудели – ушли. Два оставшихся – были