Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

«Молчать! Когда я говорю, не сметь перебивать меня! Если это еще раз повторится, я перестану читать совсем; а кому не нравится то, что я говорю, – пусть убирается вон из аудитории!» И моментально все замерло. Все это рассказывал Н. А. присутствовавший на лекции доктор Доброгаев. Да что-то об этом даже, кажется, и в газете появилось, не то в «Правде», не то в «Красной».

7 ноября. Сегодня открыли памятник Некрасову в сквере за лютеранской больницей в конце Бассейной. Десятка полтора школьных депутаций с красными знаменами, три венка и небольшая кучка народу. Бюст бронзовый, работы Лишева, недурной; первый, кажется, настоящий памятник за эти пять лет292. Речи начал Невский, и начал словами, что мы, свергнув старый режим и строя новое светлое будущее, берем из старого то, что было в нем хорошего, и дальше – к Некрасову. Сказал прилично, но все – известное, в теперешнем направлении. Потом – знаменитая Ядвига из Наробраза; о Некрасове – почти ничего, больше о борьбе и пр. Третьим – Максимов293; сказал недурно, приведя цитаты из Некрасова на все случаи нашей жизни, начиная с войны и кончая различными моментами революции. Дальше – Александров, из Педагогического института имени Некрасова; затем – Золотарев, от союза работников просвещения; еще дальше – две девицы: студентка и школьница, прочли стихи (не слыхала ни слова); Гордон – в качестве председателя комитета по октябрьским торжествам (о Некрасове ни слова) и, кажется, все.

8 ноября. Новоселье на Тифлисской с гостями: Ольденбургом, Рышковым, Мюллером (архитектор) и 2–3 из молодежи, помогавшей при переезде. Было недурно, но мне было тяжело и больно…294

19 ноября. Груза этой зимы я, вероятно, не вынесу и покончу с собой. Я ни минуты не бываю теперь одна, что мне необходимо для приведения себя в порядок и, следовательно, для жизни и работы; дома я не отдыхаю, потому что атмосфера у меня теперь дома не та, в которой я могла отдыхать и отдыхала прежде, когда была одна… Довольно жить. Жизнь ничего не дала мне в прошлом и еще меньше – даст в будущем. Говорят, я никого не люблю, и оттого жизнь не имеет для меня никакой привлекательности. Да, это правда: теперь я действительно никого не люблю; но ведь было же иное время! И как я готова была полюбить тогда всех. Ну, как бы там ни было, а жить больше не для чего295.

1923 [год]

7 января. Мрачно глядишь ты на меня, новый (не последний ли?) год, мало сулишь ты мне доброго; да и старый-то нечем помянуть…

10 января. Было утро; был день. Утро туманное, но лучи далекой зари золотили росинки трав. День – не жаркий, но цветы благоухали, солнце лобзало их сквозь зелень деревьев, ликующие пятна света будили ликующие песни в душе.

И наступила ночь… Черным крылом захлестнула душу и покорила ее. Замолкли песни, погасли звезды, расползся мрак… Встали ночные тени, одна другой страшнее, одна другой грознее; голоса далекие, глухие, темные заглушили звуки жизни и радости и заговорили о конце, о вечной ночи. Поганая ведьма зашипела в своей кухне и наполнила смрадным чадом душу.

14 января 296.

15 января. Идеализм и скрытое себялюбие; способность к самопожертвованию и честолюбие; уважение к свободе мысли и нетерпимость к внутренне свободной личности; скромность в сочетании с требованиями пиетета к себе; сердечная доброжелательность ко всему молодому, свежему, трудящемуся, верующему; оптимизм действительный, внутренний, и рядом – официальный, внешний, вопреки всему; легкая внушаемость и возбудимость; искренность и «себе на уме», легкое подыгрывание к сильным мира; прямота врожденная и недостаток гражданского мужества, истекающий из физической трусости; и в основе всей личности – черта, ярко бросающаяся в глаза, покрывающая собою все остальное и становящаяся огромной силой не только сама в себе, но и в действии на других; это – вечная деятельность, вечное кипение, громадная, почти сверхчеловеческая энергия. Таков человек, спасший и до сих пор спасающий Академию и науку в России. Я представляю себе, какое впечатление может производить этот неунывающий маленький, тщедушный комочек энергии на всех идейных и честных большевиков, с которыми он имеет теперь постоянное дело, и каким бесконечно отрадным явлением должен он им казаться на сером фоне прославленной российской интеллигенции, и в частности – российских ученых. Есть, конечно, не менее достойные его и, может быть, во многом и более почтенные, как русские интеллигенты, так и русские ученые; но они сидят у себя и втихомолку трудятся, тоже не для себя, но для своей науки, для будущего своей не менее горячо любимой родины; его же – вулканические извержения его энергии вынесли на поверхность клокочущего океана революции, и он, волнуясь вместе с его волнами, все же является тем плотным, тяжелым (оседающим) слоем масла, которое успокаивает волнение океана, хотя бы в той лишь его части, в которой оно разлито. Перед большевиками ему даже не надо особенно лукавить и много подыгрываться: его внутренняя потребность деятельности, заставляющая его кидаться во всякое дело, которое ему подворачивается, и принимать всякие просьбы и предложения об участии в чем-нибудь, с которыми к нему обращаются власти, создает к нему то, по-видимому, доверчивое и благожелательное отношение правителей, благодаря которому ему удается охранять Академию и вести ее насколько возможно вперед в ее естественных задачах и требованиях297.

16 января. Не знаю, посвятит ли кто-нибудь когда-нибудь несколько слов моему пребыванию в Пушкинском Доме и что в них будет сказано обо мне… Если это случится и если будут в них затронуты мои отношения с Модзалевским и причины моего постепенного отдаления от дел и интересов дорогого когда-то моему сердцу учреждения, – пусть будет услышано и мое слово, которое я всегда стремлюсь сделать, в чем бы меня ни обвиняли, правдивым и справедливым. Не моя вина, что вся моя борьба, все мои идейные протесты протекают в такой сравнительно маленькой и узкой области. По существу они – те же, которые наблюдаются и в более широких сферах жизни; кому что дано. Отстаивая по внешности иногда свои права, я борюсь не за себя, но за принцип права, свободы и независимости, и если меня обвиняют в мелочности и личности, – это делают (Модзалевский это делает на каждом шагу, при каждом случае, и кого можно и нужно ему – он восстановляет против меня) по сознательной недобросовестности и по сознательной подтасовке объективных и психологических фактов, с которой (и