Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова

какой-нибудь уголок, удобный для наших свиданий. Я знал стесненные обстоятельства маленького обладателя тонзуры и без дальнейших объяснений предложил ему четыре луидора, если он согласится приискать себе на пару недель другое жилище. Он сильно покраснел и отказался. Я постепенно увеличивал цену и дошел до двадцати луидоров, но его упорство оставалось неколебимо. В конце концов он заявил, что не уступит свою комнату и за миллион. Рядом с ним жила одна падуанка, особа довольно располагающая, хотя и не первой молодости. Я заключил, что они прекрасно спелись, и сказал ему:

– Вероятно, сердечные дела привязывают вас к этой комнате. Мое предложение объясняется теми же причинами. Хорошо, оставайтесь на своем месте, но уступите мне его только на одну ночь.

Носитель тонзуры снова покраснел, на сей раз от гнева. Я понял, что обидел его, и не настаивал более. Однако же на другой день он отвел меня в сторону и с улыбкой сказал, что если мне сгодится чердак, то достаточно лишь подняться на третий этаж.

– Чердак или комната, не все ли равно! Но как раздобыть ключ?

– Там кладовка синьорины Вичиолетты.

Не теряя времени, я вооружился отмычкой и набором ключей и, без труда отперев дверь, убедился, что в кладовке можно поместить матрац. Когда я рассказал о своем открытии моей красавице, она была несколько удивлена и высказала кое-какие сомнения, которые я с легкостью опровергнул. Мы сговорились, что она явится сразу, как только заснет тетушка. В десять часов я раскланялся с дамами, но вместо того, чтобы выйти на улицу, потихоньку прокрался на чердак, дверь которого показалась мне вратами рая. Через час в коридоре послышался шум. Не сомневаясь, что это сама девица, я приготовился было отворить дверь, но вдруг с той стороны в замок вставили ключ, раздалось «крик-крак», и я оказался запертым. По всей очевидности я стал жертвой маленького аббата. Поклявшись как следует проучить его, я стал устраиваться, чтобы хоть как-то провести ночь в сей удушающей конуре. К тому же меня беспокоило то, как вообще выбраться наружу. Но через минуту в дверь вдруг осторожно постучали, и я услышал взрыв смеха. Читатель, посмотри на мое ослепление! Мне даже не пришло в голову, что синьорина Вичиолетта может быть сообщницей аббатика. И поелику положение мое и на самом деле оказалось комическим, ее ответ выглядел для меня вполне натурально. После прескверной ночи мне удалось, уже на рассвете, открыть дверь или, вернее, почти выломать ее. Вернувшись к себе, я бросился в постель и проспал до вечера. Когда я вновь явился к Вичиолетте, то застал тетушку в страшном возбуждении. Она рассказала мне, что прошлой ночью в дом забрались воры, взломали ее чулан, и поэтому теперь ей нельзя ложиться всю ночь. «Я присмотрю за домом вместо вас», – отвечал я, бросив многозначительный взгляд на племянницу. Добрая женщина приготовила для меня постель у себя в спальне. Я предупредил ее, что в полночь сделаю обход дома, и она заснула вполне успокоенная. Я тотчас же поднялся, потихоньку проскользнул в комнату малютки и направился прямо к ее кровати. Но там никого не было. Подумав, что она может ждать меня на чердаке, я поспешил туда. Но и там мой стук и призывы остались без ответа. Только теперь у меня зародились подозрения. Все с той же поспешностью я спустился к комнате маленького аббата и, заглянув в замочную скважину, увидел, что юная чета развлекается игрой в зверя с двумя спинами. Для усиления своих наслаждений они даже озаботились зажечь канделябр. Задыхаясь от гнева и стыда, я побежал и с криком: «Я нашел вора, он заперся в комнате аббата!» поднял старуху, которая никак не могла понять причину моего раздражения. Я потащил ее за собой и, пригрозив любовникам сломать дверь, вынудил их отворить. Как легко догадаться, я навсегда простился с Вичиолеттой. Это было самое нелепое из моих последних увлечений.

Около сего времени остававшийся без занятий Северини нашел себе место гувернера при одном молодом неаполитанском графе и уехал из Болоньи. Я подумывал о том, чтобы последовать его примеру. У меня наладилась переписка с Загури, который не терял надежду призвать меня обратно в Венецию. Писал мне и Дандоло. Ему представлялось уместным, чтобы я поселился вблизи границ Республики и тем самым дал трибуналу инквизиторов возможность удостовериться в безупречности моего образа жизни. Поддерживал таковое мнение и брат герцогини Фиано, проведитор Зулиани, который обещал употребить для сего все свое влияние. Но в каком же городе обосноваться? Предыдущие мои опыты в Ферраре и Мантуе вовсе мне не улыбались. Я решил выбрать Триест. Не имея возможности приехать в сей город сухим путем, пролегавшим через венецианские владения, я решил отправиться через Пезаро в Анкону и плыть оттуда на судне.

Я приближаюсь к возвращению в отечество

1772–1773

Меня могут спросить, почему, направляясь в Триест, я не сел на корабль в Пезаро, тем более никакие сердечные или иные дела не требовали моего присутствия в Анконе. Мне остается только ответить, что я остановился в этом городе, побуждаемый совершенно необъяснимым чувством. Я всегда был очень суеверен и, как показывает вся моя жизнь, отнюдь не напрасно. Подобно Сократу, я имел своего демона, который заставлял меня отказываться от какого-либо решения или, напротив, склоняться к нему. Сей добрый или злой гений управлял мною постоянно и как бы незаметно для меня самого, определяя буквально каждое мое действие. Я всегда оставался в твердой уверенности, что он желает лишь моего благополучия, и поэтому при всех обстоятельствах следовал его предначертаниям, если, конечно, случай не решал по-иному.

Когда я въезжал в Анкону, возница спросил у меня разрешения посадить одного еврея, который хорошо заплатит.

– Какое мне дело, что тебе заплатят! Я нанимал карету и никого не возьму, тем более еврея.

– Но, синьор, это очень хороший еврей, вполне достойный быть христианином.

– Для меня лучше идти пешком, чем разъезжать в подобной компании!

– Бедняга, – произнес возница, оборотившись к незнакомцу, – тебе нет места.

Но в ту же минуту я услышал тайный голос моего доброго гения, который повелевал мне взять сего еврея. Я окликнул возницу, и израильтянин уселся рядом со мной. Лицо его, хотя и безобразное, было очень мягким, а манера держаться – доброй и застенчивой.

– Я постараюсь, – сказал он, – не обеспокоить Вашу Светлость.

– Вы не затрудните меня, если соблаговолите помолчать.

– Я вижу, моя национальность неприятна вам.

– Отнюдь нет. Не национальность, а ваша вера, которая требует от вас презирать