Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова

из кабинета польского посланника в Венеции г-на де Лольо, знакомого мне по Берлину.

– Что вы делаете здесь? – спросил он.

– Жду.

– Не аудиенции ли у адмирала? Он сейчас весьма занят. Я имел возможность убедиться в этом за два последних часа.

Тем не менее являлись новые посетители, и их принимали. Столь откровенная неучтивость возмутила меня. По прошествии четырех часов сидения моего в приемной, адмирал вышел в сопровождении свиты и на мою просьбу об аудиенции, ожидаемой с самого утра, ответствовал приглашением к обеду. Я был пунктуален и явился к столу, за которым гости сидели без разбора чинов и званий. Меня крайне удручило то, что обедавших было вдвое больше, чем поставленных кувертов. Нам с соседом даже пришлось есть какое-то блюдо из одной тарелки. Никогда еще более дурные кушанья не подавались более прожорливым сотрапезникам. Вино отдавало морской водой, а все блюда были безнадежно испорчены. Разговор превосходил худший из кошачьих концертов, в нем слышались все варварские наречия, распространенные от берегов Невы до подножия Балкан. Орлов для возбуждения у гостей аппетита время от времени выкрикивал: «Ешьте же!» И гости принимались давиться. Сам он ни к чему не притрагивался и был занят тем, что делал пометки карандашом на письмах, которые тут же читал. На десерт подали ром и водку, и сии напитки вызвали блеск в глазах обедавших варваров. После кофе граф увлек меня к окну, и вот слово в слово наша короткая беседа:

– Ну, мой друг, ваши вещи уже на корабле? Мы отправляемся завтра.

– Позвольте мне, ваша светлость, спросить, какие обязанности вы предполагаете поручить мне?

– Я ничего не могу предложить вам. Вы будете следовать как друг.

– Я высоко ценю сию благосклонность и почту за честь любое назначение, которое могло бы доставить мне случай защитить вашу особу даже ценой собственной жизни. Но одно расположение Вашего Превосходительства не приблизит меня к делам экспедиции. Я не желаю, чтобы меня считали нахлебником, который в лучшем случае способен развлекать вашу свиту шутками. Мне необходимо занятие, дающее право носить ваш мундир.

– Это невозможно! Рассудите сами, мой милый, куда я вас дену?

– Поручите мне дело и увидите! Я не трус и, может быть, не лишен некоторых талантов. Кроме того, я бегло говорю на языке той страны, куда вы отправляетесь.

– Я решительно не в состоянии предложить вам какое-нибудь занятие.

– В таком случае мне остается лишь пожелать Вашему Превосходительству удачи. Я же поеду в Рим. Желаю также, чтобы у вас не было причин раскаиваться! Ведь без моей помощи вам никогда не пройти Дарданеллы.

– Что за предсказания! Уж не оракул ли вы, или, может быть, пророк?

– И тот, и другой.

– Что ж, посмотрим, почтенный Калхас!

На следующее утро русская эскадра подняла паруса и вышла в море.

Я предполагал провести несколько дней в Риме, однако, узнав, что там находится мой братец-аббатик, поспешил уехать в Неаполь. Первым человеком, которого я встретил в этом городе, был кавалер Гудар, знакомый мне еще по Лондону. Он уже давно обосновался в Неаполе и занимал весьма импозантный особняк. Гудар женился на своей прежней любовнице – красивой ирландке Саре, прислуживавшей когда-то в трактире и довольно близко мне знакомой.

Сара Гудар разительно переменилась: сдержанные и непринужденные манеры, наряд знатной итальянской дамы, так что я с трудом узнал ее. Она приняла меня учтиво, но с холодностью. За обедом сидело тридцать персон, все они были иностранцами самого высокого ранга. Я насчитал трех князей, восемь герцогов и семь маркизов. Остальные – бароны или, по меньшей мере, кавалеры. Все европейские ордена блистали за столом, во главе которого восседала мадам Гудар. Как ни странно, эта высшая аристократия ездила к Гудару, в то время как его жена нигде не появлялась. Старый плут посвятил меня в свою тайну, признавшись, что живет только благодаря игре. Фундаментом его благополучия были фараон и бириби.

– Если судить по твоей обстановке, ты сильно выигрываешь.

– Входи в долю и узнаешь сам!

Я принял его предложение, которое обещало моему кошельку столь необходимый улов. В тот же вечер я сделал крупную ставку. Собралось многочисленное общество, и на сукне лежало более шестисот унций. В час ночи банк лопнул из-за подлога, поскольку банкометом был отъявленный шулер граф Медини. Оставшись наедине с Гударом и этим графом, я объявил первому, что требую возвратить мои деньги. Гудар велел Медини удовлетворить меня, но тот посоветовал ему выйти охладиться.

– Договаривайтесь, как хотите, – сказал я Гудару, – но если не вернете мои деньги, я объявлю вам смертельную войну.

Когда я уже шел к дверям, Сара подозвала меня и сказала:

– Мой муж неправ, а этот Медини просто шулер. Соблаговолите подождать, сегодня у нас совершенно пусто, но в ближайшее время мы ожидаем кое-какие доходы, и вы будете удовлетворены.

– Единственная возможность удовлетворить меня – это незамедлительно возвратить деньги, мадам. В противном случае моей ноги не будет в вашем доме, который есть не что иное, как притон головорезов.

Неожиданно Сара сняла со своей руки великолепное кольцо, стоившее, вероятно, вдвое больше моей ставки, и предложила его в качестве залога. Я взял драгоценность, галантно поклонился и вышел.

За все четыре раза пребывания моего в Неаполе город сей явился театром самых блестящих моих успехов. Но ежели бы сегодня вздумалось мне отправиться туда, несомненно, я умер бы от голода. О, жестокая фортуна, сколь беспощадна ты к старости!

Я поехал в Рим, намереваясь полгода посвятить отдохновению и литературным трудам. По приезде я нанял небольшую квартиру насупротив испанского посольства, ту самую, где двадцать восемь лет назад жил учитель, дававший мне уроки на деньги кардинала Аквавивы. У моей хозяйки была дочка шестнадцати лет, которую я счел бы привлекательной, если бы не обезобразившая ее оспа. Сия ужасная болезнь лишила девицу левого глаза, замененного фальшивым, что лишь довершало уродство. Я отвел сие несчастное создание к некоему Тэйлору, английскому хирургу и за шесть цехинов он приспособил ей фарфоровый глаз. Милосердное мое деяние было принято маленькой Маргаритой за объяснение в любви, о чем я узнал лишь много позже.

Имея три тысячи цехинов, не считая открытого счета у банкира Беллони, я мог жить в Риме со всей видимостью достатка. У меня были рекомендательные письма к венецианскому посланнику синьору Эриццо и сестре сего дипломата герцогине Фиано. Эти знакомства дали мне доступ и в другие дома, благодаря чему надеялся я приблизиться и к старинному моему покровителю кардиналу де Берни.

Однажды утром явился ко мне просить подаяния какой-то обтрепанный аббат,