Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев

так весело проводить время на берегу. Там шхуна попадает в шторм. Рыба ловится плохо, а буря относит рыбацкое судно к краю льдов, «океан – сплошное белое поле, секущий ветер несет снег и ледяную крупу».

В черновиках TWL есть похожий эпизод гибели среди льдов. В окончательном тексте от него осталась только символическая «Смерть от воды» («Death by Water»), какие-то десять строчек.

Но это далеко не единственный отголосок моря и севера в стихах Т. С. Элиота. В другом стихотворении, «Gerontion» (можно перевести как «Старичок»), есть такие замечательные строки:

Чайка летит против ветра

В теснинах Бель-Иля, [или] торопится к мысу Горн,

Белые перья со снегом[101].

Элиот, пожалуй, единственный из крупных поэтов, в стихах которого нашла свое отражение гонка к полюсам, «ледовая лихорадка», охватившая мир в начале ХХ века. «На эти строки меня вдохновил рассказ об одной антарктической экспедиции (не помню, какой именно, но, кажется, экспедиции Шеклтона)…»[102]

5

Во Францию Том уезжал в октябре 1910 года.

В то время он всерьез рассматривал идею остаться во Франции. Пересечение Атлантики на пассажирском лайнере занимало 7—10 дней и давало много времени для размышлений.

По пути он задержался в Лондоне. Сохранился его лондонский путеводитель «Бедекер» с надписью чернилами «Thomas S. Eliot, October 14, 1910». Во Франции, как видно из тогдашних газет, до 18 октября продолжалась забастовка железнодорожников, поезда почти не ходили. Но ближе к концу октября он все-таки добрался до Парижа и записался студентом в Сорбонну.

Поселился он в самом центре, недалеко от Пантеона, в частном пансионе по адресу 151 bis rue Saint-Jacques. Здание с тех пор мало изменилось – входная дверь под аркой с лепниной, над ней балкон с затейливой решеткой, три этажа с высокими окнами и балкончиками попроще, мансарда. Во дворе – садик. По бокам от входа до Первой мировой находились ресторан и лавка, в которой торговали битой птицей. Над ними – каморки, где жили слуги. В хорошую погоду на тротуар перед рестораном выставлялись столики. В окне лавки красовались ощипанные тушки. По вечерам улицу освещали газовые фонари.

Утром и вечером звонили колокола – у вершины холма Святой Женевьевы, на Сент-Этьен-дю-Монт, у его подножия, на Нотр-Дам-де-Пари. У самой Сены находилась церковь Святого Северина (Saint-Severin), старинные витражи которой изображали убийство святого архиепископа Томаса Бекета (1118–1170), особо почитаемого англокатоликами. Он был убит по приказу короля прямо в Кентерберийском соборе.

По преданию, здесь же, в Латинском квартале, несколько лет жил изнанный из Флоренции Данте. А рю Сен-Жак – часть одного из путей, по которым шли паломники на поклонение мощам святого Иакова Компостельского в Испании.

Глубину времен можно было ощутить, едва отойдя от пансиона.

Вместе с тем к 1910 году в Париже действовало уже шесть линий метро. По городу бегало несколько тысяч такси, в основном «рено». Незадолго до приезда Элиота знаменитый «Мыслитель» Родена был установлен перед Пантеоном[103].

Пребывание Тома в Париже оплачивалось отцом. Банковские переводы Том получал в главном офисе банка «Лионский кредит» (Crédit Lyonnais), на другом берегу Сены. Банку принадлежал комплекс зданий, включавший огромную галерею под стеклянной крышей и лестницу в виде двойной спирали. Стены укреплял металлический каркас, изготовленный в мастерских Эйфеля.

Исторический центр Парижа не так уж и велик – пешком от пансиона до банка Том мог дойти минут за сорок. Если не считать транспорта, центральная часть Парижа с тех пор почти не изменилась. Правда, в Crédit Lyonnais в 1996 году произошел грандиозный пожар. В 2019-м другой пожар нанес огромный ущерб Нотр-Дам, и колокола собора перестали звонить. Но прогулки Тома при желании вообразить нетрудно.

Что касается его собственных впечатлений, то в 1944 году, после высадки союзников в Нормандии, выступая по радио на французском языке, он говорил: «Иногда Париж был весь прошлое, иногда весь будущее: и эти две стороны объединялись в одном совершенном настоящем»[104].

6

Владела пансионом пожилая пара – элегантный седобородый мсье Казобон и мадам Казобон, которая сама разливала чай для гостей из серебряного чайника. Том снимал небольшую комнату на втором этаже.

В пансионе принимали жильцов, говорящих как по-английски, так и по-французски, чета Казобон хорошо знала английский. Одним из соседей Элиота оказался Генри Уордсворт Лонгфелло Дейна (1881–1950), тоже гарвардец, молодой преподаватель английского в Сорбонне. Другим соседом был искусствовед Мэтью Причард (1865–1936), англичанин, работавший в Бостонском музее изящных искусств, специалист по Византии и Средневековью. Жила там и весьма строгая, но приятная английская леди, которая, как отмечал Элиот в письме домой, «плохо понимает американский диалект».

Были среди постояльцев и французы – например, студент-медик Жан Верденаль (1890–1915), который стал одним из ближайших друзей Тома.

7

Элиот иногда называл этот год, проведенный в Париже, своим «романтическим годом». Он лелеял мечту стать французским поэтом. Но Париж, тогда один из главных центров мировой культурной и интеллектуальной жизни, не ценил молодых поэтов. Ахматова вспоминала: «Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников»[105].

Он брал уроки французского языка у Алена-Фурнье[106], молодого писателя, автора романа «Большой Мольн» («Grand Meaulnes»), считающегося ныне классикой французской литературы. В тот год работа над романом была в самом разгаре.

Герои романа – молодые люди, почти подростки. Любовь, переплетающаяся с мистикой и сильными, но неясными предчувствиями будущего. Оглядываясь назад, похожие предчувствия сумела несколькими словами очертить Ахматова: «…приближался не календарный – настоящий двадцатый век»[107]. Ален-Фурнье погиб в первые месяцы мировой войны.

В ходе занятий Том должен был читать отрывки из классики. Кроме того, «Фурнье со своим учеником наслаждался чтением Жида, Пеги, Стендаля, Мариво и французских переводов романов Достоевского…»[108]. За зиму Элиот прочел «Преступление и наказание», «Идиота» и «Братьев Карамазовых». Видел постановку «Братьев Карамазовых» в театре Вьё-Коломбье. По совету Фурнье он читал также католического поэта Поля Клоделя (1868–1955), особенно его поэтические драмы.

Шурином Алена-Фурнье был Жак Ривьер (1886–1925), один из авторов, а в дальнейшем и редактор журнала «Nouvelle Revue Française». Он входил и в круг знакомых Жана Верденаля, у которого вообще было немало знакомых в парижских литературных и художественных кругах.

Брат Генри еще в Гарварде представил Тома другому его соседу по пансиону, Мэтью Причарду. Причард «послужил Элиоту гидом по парижскому миру искусства». В марте 1911 года он организовал встречу Элиота и Верденаля с Анри Матиссом в мастерской Матисса в Исси[109]. Незадолго до этого Матисс создал