Воспоминания. От службы России к беспощадной войне с бывшим отечеством – две стороны судьбы генерала императорской армии, ставшего фельдмаршалом и президентом Финляндии - Карл Густав Эмиль Маннергейм

две недели под аккомпанемент оглушительной китайской «музыки». Шли бесконечные процессии музыкантов-любителей, бьющих в барабаны и металлические тарелки, и одна группа взяла за привычку каждое утро собираться возле моей квартиры, где устраивала многочасовой концерт, участники вкладывали в любимое искусство всю душу. Не успевали они удалиться, как на всех улицах начинали с оглушительным грохотом рваться петарды. Минимум неделю празднования больной, с высокой температурой, раскалывающейся головой и ломотой в спине и конечностях, я был на грани нервного срыва.

Торжества завершились настоящей иллюминацией и военным парадом. Все дома и улицы были щедро украшены бумажными фонариками, и все население, включая женщин, вышло на улицу. В свете освещавших экипажи фонарей можно было разглядеть красивых женщин, сидевших в каретах, скрестив ноги, те же, кому судьба не улыбнулась, ковыляли на своих уродливых крошечных ножках.

Последним пунктом программы был военный парад на равнине за городом, и по дороге туда тянулся длинный поток экипажей с разодетыми красавицами, а для простых людей были организованы всевозможные развлечения.

Гарнизон демонстрировал доблесть, маршируя в напоминающих тюрбаны головных уборах, в мундирах с красными буквами на груди и желтыми бумажными цветами на штыках, батальон за батальоном проходили войска Лукуня, командиры в окружении развевающихся зеленых знамен, за ними следовали подразделения чупин в необычной форме, включавшей фартук. Время от времени раздавались монотонные звуки длинных труб. Арьергард состоял из двух отрядов кавалерии, во главе каждого всадник в сверкавших на ярком солнце старинных доспехах. Когда звуки трубы возвестили о прибытии вице-короля, войска отдали честь, и по рядам пронесли герб вице-короля. Но вице-короля не было – только исторические доспехи его превосходительства, величественно восседавшие на паланкине. На этом военном параде торжества закончились, и жизнь в городе вернулась в нормальное русло.

Вскоре вице-король принял меня с теми же церемониями и беседой, к которым я привык, посещая безвестных мандаринов на забытых окраинах огромной империи. Хотя Шэнь в молодости служил в китайской миссии в Петербурге, употреблял он те же стереотипные фразы, которые слетали с уст всех представителей великого класса мандаринов.

Из окружения Шэня самым интересным был дао-тай Пень. Он много лет прослужил в Мукдене как до, так и во время Русско-японской войны и имел возможность познакомиться как с русскими, так и с японцами, а также оценить западные методы. Он очень интересовался современным промышленным развитием и с энтузиазмом выступал за продление железной дороги до Ланьчжоу. Видя, как Маньчжурию разоряют две иностранные армии, он хорошо понимал, что Китаю нужна сильная армия. Похоже, он хорошо относился к русским, поведение которых в Маньчжурии выгодно отличалось от крайней жестокости японцев. Вскоре после вступления японцев в Мукден его посетил один из их генералов, лицо которого показалось ему знакомым. Оказалось, что ранее генерал содержал в городе бордель! Il n’y pas de sales metier, il n’y que de sales gens![10]

Пока мне показалось, что были приняты лишь предварительные меры в связи с призванными омолодить древнюю империю реформами. Были обнаружены значительные месторождения полезных ископаемых, некоторые недалеко от Ланчжоу, и даже заказали горнодобывающее оборудование, но поскольку ближайшая железнодорожная станция находилась более чем в 600 милях, в Чэньчжоу, а возможности Хуанхэ как водного пути еще даже не изучались, вероятность, что Ланьчжоу станет горнодобывающим и промышленным центром, в ближайшем будущем крайне мала. Интересно, что на момент написания этой главы Ланьчжоу еще не связан с железнодорожной сетью.

Немногое сделано для улучшения военного стандарта, но китайцы плохо разбирались в военных вопросах, и их представление о строевой подготовке и обучении сводилось к очень медленной маршировке с сильно согнутыми коленями и стрелковому обучению. Вооружение крайне устаревшее, тактическая подготовка отсутствовала.

В сфере образования ситуация, пожалуй, еще безнадежнее, поскольку не было ни руководителей, ни средств, ни материалов. Несмотря на то что время от времени раздавались заявления, что будут уволены чиновники и офицеры, заведомо курившие опиум, а торговля опиумом запрещена, но ничего не предпринималось.

Надо признать, задача проведения реформ весьма неблагодарная для высокого мандарина, окруженного невежественными и часто враждебно настроенными чиновниками, немедленно докладывающими о любой ошибке в Пекин, который плохо понимал местные трудности. К этому добавлялось упорное, чисто импульсивное сопротивление невежественных масс, не доверявших никаким изменениям в установленном порядке.

Незадолго до моего отъезда вице-король пригласил меня присутствовать на банкете, устроенном в честь европейской колонии. Я имел честь сидеть справа от него, а поскольку бельгиец Шплингерт сидел напротив и выступал в роли переводчика, разговор был более неформальным, чем во время аудиенции. Наш хозяин оказался наделен невероятным аппетитом, и трапеза длилась добрых пять часов. Все это время нас развлекали актеры под пронзительную музыку.

Отправив большую часть своего багажа на телеге в Сиань, 17 марта я отправился в знаменитый монастырский город Лабранг на границе Тибета. Первый этап завершился в Хочжоу, где военачальник, умный и энергичный дунганин, был произведен в генералы за безжалостность, с которой он подавил недавнее восстание соплеменников.

Дорога в Лабранг была небезопасной из-за грабителей, и власти настояли на том, чтобы меня сопровождал эскорт из четырех солдат, двое – с винтовками, а двое – с огромными кинжалами.

В горном районе население составляли тангуты, о воинском прошлом которых свидетельствовал торчавший у них за поясом кинжал, даже когда они занимались мирным земледелием. Их жилища намного превосходили жилища санов или даже китайцев.

25 марта я увидел сияющие в свете заходящего солнца золоченые крыши и шпили Лабранга. Размер монастыря меня удивил: восемнадцать больших и сорок меньших храмов и три тысячи обслуживающих их лам воистину заслуживали название монастырского города. Я поселился в маленькой тангутской деревне за городом.

Я обратился к двум старшим ламам за разрешением выразить почтение воплощенному Будде и посетить храмы. Оба прелата сияли улыбками и отдавали множество церемониальных поклонов, когда я вручал подарки – табакерку и зеркало на красивом хатаке. Хатак – шелковый шарф, который считается знаком большого уважения. Ламы сообщили мне, что гэгэн нездоров, но аудиенция будет дана, если я смогу остаться на некоторое время, и они проследят, чтобы мои дары были немедленно отправлены воплощенному Будде. Я выставил им другой широкий хатак. На куске тонкого шелка – часы с картинкой на корпусе, серебряной цепочкой и кольцом. Чтобы усилить эффект, я снял кольцо со своего пальца. После долгого отсутствия один из лам вернулся и сказал мне, что, к сожалению, гэгэн не может принять меня, но завтра я смогу посетить храмы в сопровождении избранного ламы.

В тот вечер ко мне пришли еще два ламы и вручили большую кожаную