Воспоминания. От службы России к беспощадной войне с бывшим отечеством – две стороны судьбы генерала императорской армии, ставшего фельдмаршалом и президентом Финляндии - Карл Густав Эмиль Маннергейм

до середины XVIII века, когда были практически истреблены. Китайцы аннексировали завоеванные поселения племен в степи между Тянь-Шанем на юге и горами Алтая и Тарбагатая на севере. Этот проем, называемый «воротами народов», – те самые ворота, через которые когда-то монгольские орды хлынули на запад.

После двухдневного отдыха я нанес визит восьмерым самым важным должностным лицам.

Когда на мое приглашение откликнулись восемь мандаринов, заставленный экипажами и носилками двор консульства являл собой яркую, живописную картину. Среди мандаринов, по обычаю, царило замечательное почитание. Невиданно, чтобы молодой посягал на привилегии старшего, и никогда не возникало ни малейшего сомнения относительно места за столом или старшинства у двери.

Столица провинции, естественно, предоставляла лучшую возможность наблюдать за результатами проводимых реформ, и, по-видимому, немало уже было сделано в образовании и в военном деле. Открыты офицерские курсы, и вскоре будет и кадетское училище. В Джили сформирован образцовый корпус элитных войск, и, хотя я увидел, что некоторые преподанные войной в Маньчжурии уроки усвоены, вооружение осталось старым. Мне позволили осмотреть некоторые начальные и высшие школы, и я нашел прискорбным отсутствие компетентных учителей и учебных материалов. Много говорилось о новых железных дорогах и эксплуатации якобы огромных ископаемых ресурсов Тянь-Шаня.

В Урумчи меня оставил мой верный спутник на протяжении целого года Исмаил. Теперь, кроме Луканина, у меня служили только китайцы. Я писал о многих недостатках Исмаила, не в последнюю очередь о его физической нечистоплотности, но он мне понравился, и я с сожалением расстался как с ним самим, так и с его превосходным пловом.

В Урумчи я пробыл месяц, а затем направился в Тучен, расположенный примерно в 120 милях на восток.

После нанесения на карту горной тропы в Турфан в 60 милях к югу от Тянь-Шаня я неделю спустя добрался до Гучена.

Одним из интересных воспоминаний о Турфане было военное представление, организованное гарнизоном, казалось, преждевременно состарившихся мужчин. Команды отдавались не словами – все движения выполнялись по сигналам барабанов и флажков. Все исполнялось с невероятной точностью и театральным эффектом и напоминало балет. Стрельба по мишеням из дульнозарядных ружей по любым меркам была невероятно скверной.

Следующий наш переход до Баркуля по северному склону Тянь-Шаня составлял около двухсот миль. Именно по этой дороге мы миновали руины древнего города Идигут-Шахр, раскопанные немецким археологом Грюнведелем. Рядом с разрушающейся городской стеной стоял чрезвычайно скромный караван-сарай, где я остановился, как и многие европейцы до меня. Стены заведения были исписаны одами его «комфорту», например: Grand Hotel «Sabit»[6], Rauberhohle[7], Cuisine Recherchee[8], Puces a Discretion[9] и т. д., отчего грудь владельца, сарта, раздувалась от гордости.

В середине октября мы прибыли в Баркуль. Хотя это был центр богатого скотоводческого района, вид у него был бедный и заброшенный. Отсюда мой путь в Хами и пустыню Гоби в шестой и последний раз пролегал через Тянь-Шань, но только в юго-восточном направлении. Вскоре арбы застряли в наметенных на повороте дороги сугробах. Подкупом и обещаниями я выманил нам на помощь с почтовой станции двух китайцев, оснащенных примитивными лопатами. Чем выше мы поднимались, тем глубже и плотнее становился снег, пока нам не пришлось разгружать арбы и вывозить поклажу по очереди вьючными лошадьми. Мы работали часами, несмотря на холод, обливаясь потом, тащили телеги вверх, а когда обессилили, я попросил нам помочь китайцев из ближайшего храма. На подъем у нас ушло двенадцать часов, а на следующий день мы все вместе спустились к южному выходу из перевала.

Китайские возницы никогда не падали духом. Когда бы я ни говорил с ними, они отвечали с улыбкой. Их выносливость была поистине поразительной, тем более что весь их рацион состоял из миски мьена в день. Если удавалось съесть две, день считался праздничным. Мьен – разновидность нарезаемой длинными узкими полосками лапши, являющейся главным продутом питания в Северном Китае. Куда ни пойдешь, везде увидишь вывешенную на просушку лапшу. В Южном Китае место мьена занимает миска риса. Продовольственное снабжение китайской армии воистину должно быть делом несложным.

На одной из остановок я разговорился с парой молодых офицеров и несколькими солдатами и спросил у них, что они думают о происходящих реформах. Они не проявили к ним ни положительных эмоций, ни понимания и считали вдовствующую императрицу женщиной умной и мудрой, которая, несомненно, избавилась бы от Юань Шикая, если бы его не поддержали иностранные державы. По их мнению, реформы приведут лишь к усилению иностранного влияния. Подобные взгляды, высказываемые китайцами того же типа, я слыхал и раньше.

После недолгого пребывания в Хами, который на протяжении веков был важным форпостом в борьбе с монголами, мы отправились в монотонный переход через пустыню Гоби, в некоторых местах представлявшую собой необозримые гравийные равнины, а в других – пологие косогоры практически без единой травинки. Спустя одиннадцать дней подобного однообразия, а потому не без чувства разочарования я в сильный мороз въехал в Аньси и нашел его на последней стадии разложения. Тем не менее некогда Аньси, расположенный на стыке южного и северного ответвления Шелкового пути, явно был процветающим местом.

После столь необходимого однодневного отдыха я совершил вылазку в оазис Тунхуан примерно в сорока милях к юго-западу. Здесь сохранились остатки крупных укреплений, по легенде в I веке нашей эры построенных Бань Чао, знаменитым кавалерийским генералом императора Хань Чжанди.

Во время посещения этого места мое внимание привлекла уникальная коллекция документов, годом ранее обнаруженная китайским священником в скальном тоннеле, вход в который был замурован. Я не компетентен высказывать мнение по поводу этой находки, да и в любом случае не мог этого сделать, поскольку мне сказали, что для ее исследования едет французская экспедиция. Однако вскоре после этого «пещеру тысячи Будд» и ее бесценные документы, пролившие свет на историю Китая и Центральной Азии, получил возможность осмотреть английский ученый сэр Аурел Стейн.

Несколько дней, проведенных в Аньси ради того, чтобы дать отдых нашим лошадям, позволили мне привести в порядок бумаги, после чего мы снова тронулись в путь в пронизывающую до костей даже сквозь меха и валенки бурю. Спустя восемь изнурительных дней, когда температура часто падала до минус 20 °C, мы прибыли в небольшой город-крепость Цзяюйгуань. Через могучие ворота в Великой стене я въехал собственно в Китай. К моему удивлению, Великая Китайская стена (во всяком случае, в этом месте) представляла собой незначительную глиняную стену с расположенными на равном расстоянии друг от друга башнями и в наши дни вряд ли могла вселить уверенность в способности защитить