Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

События развивались, а наши рабочие чуть ли не каждый день давали тревожные гудки собираться и идти митинговать в город или у себя на заводе.

Так прошел 1917 год. Собрались мы встречать новый 1918 год, и как раз за час до Нового года к нам явились с обыском. В комнаты ввалилась толпа каких-то оборванных вооруженных людей и приказали нам не двигаться с места. Отцу предложили показывать дом, двор и постройки. Слава Богу, обыск не дал никаких результатов, только обыскивающие переранили друг друга, так как не умели обращаться с оружием. Новый год мы встретили очень плачевно, а в столовой лежали два раненых. Наконец ушли «товарищи»; между прочим все, что было приготовлено на столе из кушания, было ими уничтожено в два счета. Прошло два-три месяца, и домой приехал брат, офицер, с фронта. Он рассказывал о том кошмаре, который там творился, о зверствах; о том, что все наши военные запасы, склады и все прочее без боя забрали немцы, а наши бежали, как стадо баранов.

Все это, только в другой форме и под другим соусом, мне пришлось наблюдать дома. Так же грабили, убивали друг друга, и жизнь человеческая ни во что не ценилась.

Наконец появились у нас «украинцы», «гайдамаки», «красноармейцы»– большевики, потом анархисты; и каждая партия старалась захватить власть хотя бы в городе. Конечно, они не помирились и учинили бой на улицах города. Результатом явилась масса жертв человеческих, если не принимать убытки, причиненные городу. Верх взяли большевики. Вскоре появилась чрезвычайка со всеми ее ужасами, казнями и пытками. Началась полнейшая вакханалия, но продолжалась недолго, так как наш город заняли немцы, и порядок был восстановлен. Вздохнули все легче! Жить стало лучше, но не надолго. Брат уехал на Дон к Корнилову, а я себе поставил целью последовать его примеру.

На глазах моих развалилась немецкая армия; опять пришли большевики, и настала не жизнь, а ад. Очереди, дороговизна, хвосты за хлебом, наконец отсутствие хлеба, продуктов, разрушение железнодорожного транспорта, полный произвол; все это меня убивало, и с каждым днем все сильнее и сильнее становилось желание пробраться к Корнилову, о действиях которого доходили только слухи. Наступила весна 1919 года, и с каждым днем «товарищи» все больше и больше кричали о «белой опасности». Больше я сидеть дома не мог, так как удержать себя был не в силах; это время я не жил, а мучился. Украдкой от отца и матери я бежал на Дон; добрался благополучно и вскоре победителем явился домой. Нес службу я добросовестно и нередко слышал похвалы своих начальников.

Теперь скажу о первом боевом крещении. Нашу цепь обстреливали с двух сторон, и пули противника ложились около моей головы. Я не сознавал, что это пули и, увидев след, который они оставляли после падения, старался разрыть землю и узнать, что падало. На это обратил внимание мой начальник и приказал стрелять чаще. Больше со мной не было подобных вещей. С тех пор я себя начал чувствовать солдатом.

Дома не пришлось долго быть, так как моя часть скоро выступила, и через две недели я был ранен в левую руку и левую ногу.

Не кончил.

<Аноним>

Наступал 1917 год. Было что-то напряженное, все чувствовали, что с наступающей весной произойдет что-то огромное и до сих пор незнакомое; по рукам передавались запрещенные цензурой речи членов Госуд<арственной> Думы. Газеты, где помещались речи членов Государ<ственной> Думы, выходили с белыми полосами.

28 февраля 1917 года вечером бегали мальчишки с экстренным выпуском газет, которые моментально раскупались. Собирались кучки людей, возбужденных и говорящих вполголоса. Арестованы члены старого правительства, образовано новое из членов Государственной Думы. Полиция уже не препятствовала распространению газет и куда-то исчезла. Ждали с нетерпением следующего и следующего дня, и ждали все нового и нового.

Появился манифест царя об отречении от престола в пользу брата Михаила Александровича и отречение последнего. Образовался Совет солдатских и рабочих депутатов и Временное правительство. На местах вместо Городской Думы образовывались Врем<енные> Комитеты, вместо полиции – милиция. Воинские части сменяли своих командиров и заменяли их своими кандидатами. Все части, отправляющиеся на фронт, находились под влиянием посторонних людей, «пострадавших за народ», которые сумели подчинить их себе, а следовательно и распоряжались ими. Начались бесчисленные парады и митинги всем частям гарнизона, учащимся и рабочим. Все с красными плакатами и флагами, с красными лентами в петлицах двигались к площади. Все были радостны и возбуждены. Старики предупреждали, что это хорошим не кончится, но их никто не слушал.

В июне попытались захватить власть большевики, но правительство не обратило серьезного внимания на это, и «бескровная» уже превращалась во что-то другое, совершенно противоположное.

Октябрь. Новая власть… «Долой внешнюю войну», «Да здравствует гражданская война». «Буржуи» вне закона. Пошли аресты интеллигенции и избиение офицеров. На окраинах появляется первое вооруженное восстание против существующей власти, из местных жителей – интеллигенции и стекшихся со всех сторон офицеров.

Вот уже смелые духом и недовольные новой властью при сочувствии населения продвигаются все вперед и вперед к сердцу России – Москве…

<Аноним>

Воспоминания из периода гражданской войны

Революция со всеми ее кошмарами не прошла и мимо учащихся. Редко кому старше 17 лет не пришлось нести полевую или гарнизонную службу или побывать на позиции. Особенное впечатление за все время моей военной службы оставил военно-полевой суд, на котором мне пришлось присутствовать. Было это в Северной Таврии в последние месяцы нашего пребывания в России. N-е училище, после тяжелых походов и работ по укреплению позиции, остановилось наконец в городе М. Все думали, что пришло и наше время отдохнуть, но, увы, мы ошиблись. Передали нам всю гарнизонную службу, а в свободное время читали лекции по разным военным наукам или гоняли на строевые занятия.

Однажды попал я в число конвоиров. Пришлось сопровождать 4 человека на суд. Из них были два русских офицера; один лет 40 гусар мирного времени и другой лет 28 офицер гражданской войны, а два других – пожилых лет евреи. Подвели их к трехэтажному дому, в котором временно помещался военно-полевой суд. Небольшая комнатка на третьем этаже представляла из себя судейскую. Военно-полевой суд – суд скорый, при закрытых дверях и никак не милостивый, а о справедливости его я судить не берусь. Все дело разобрали в течение полутора