На линии огня - Михаил Сидорович Прудников

истощен. Но он сам требует этого. Постарайтесь говорить недолго.　

Вскоре начальник разведки докладывал мне о результатах первой беседы с Лазаревым. Не без интереса отнесся я к сообщению Лазарева о фельдфебеле Франце. Корабельников же придерживался своей точки зрения, с сомнением относясь к показаниям незнакомца. Лично я все больше склонялся к мнению, что можно привлечь жандарма на нашу сторону. Ведь в случае успеха такая операция сулила немалые выгоды разросшемуся отряду «Неуловимых» — наличие источника информации в лагере врага стало бы гарантией успеха многих наших действий, гарантией сохранения жизни многих людей, да к тому же существенно увеличило бы количество и ценность разведданных, сообщаемых нами в Центр.　

Более подробным выяснением личности Франца занялось подполье, и спустя какое-то время мы получили данные, вполне подтверждающие надежды Лазарева на возможный контакт с фельдфебелем.　

Наш военфельдшер Шура Павлюченкова — настоящий чародей и волшебник — быстро поставила Семена Васильевича на ноги, да так, что предполагавшаяся поначалу отправка его на Большую землю уже почти не требовалась больному, тем более что он сам на этом настаивал. Но и оставаться в скромных, почти спартанских условиях лесного лагеря Семену Васильевичу не позволяло состояние здоровья.　

Лазарев сам предложил мне неплохо продуманный план подпольной деятельности в каком-нибудь близлежащем населенном пункте — уже под прикрытием настоящих документов, удостоверяющих истинную его принадлежность к царской армии, в которой он дослужился до чина штабс-капитана.　

Наши связные без труда разыскали спрятанные Лазаревым документы, доставили их в отряд. Мы рассудили, что Полоцк как место действия для Семена Васильевича исключается: там его могли опознать, и определили для него южный район Витебской области, где в это время фашистами создавалась школа подофицеров.　

Так в этой только что созданной школе появился новый преподаватель — Лазарев. В штабе же «Неуловимых» с этого времени он был известен под псевдонимом «Суворов», о чем уже прежде упоминалось.　

«Суворов» не переоценил важности информации о Юргене Франце. Мы все более и более склонялись к тому, что общая, собранная по крупицам характеристика фельдфебеля соответствует истине. Юрген Франц определялся в ней не только как неудачник, вынужденный терпеть унижения и гнет своего начальства, но и как человек, которого жизнь заставила всерьез задуматься над прошлым и будущим. Судя по многим признакам, его сомнения шли в русле переосмысления представлений о добре и зле, справедливости и коварстве, о многом другом, подтверждающем, что Юрген Франц — именно тот человек, в котором нуждался отряд «Неуловимых».　

Горячо обсуждали мы с Глезиным и Корабельниковым информацию Лазарева и полоцких подпольщиков, когда разрабатывали с ними план первой встречи с Юргеном Францем. Я не спешил высказать верным своим помощникам то, что уже твердо решил сам. Но настал момент, когда пришлось сообщить им:　

— На встречу с Юргеном Францем пойду сам. Считаю, что так будет лучше. Возражения не принимаются: это решение окончательное.　

Наша разведка занялась детальной разработкой и организацией предстоящей встречи с фельдфебелем полоцкой жандармерии.

3. ЖАНДАРМ ИЩЕТ ИСТИНУ

Аня знала Юргена Франца в лицо, но видела его довольно редко и до сего времени, поскольку не было особой нужды, мало интересовалась им. Теперь, когда нам так остро понадобилась полная информация об образе жизни, привычках и увлечениях жандарма, она стала присматриваться к нему более пристально.　

По-прежнему наезжая в Первую Баравуху в поисках «родственников» за колючей проволокой лагеря для военнопленных, Аня заметила, что и Юрген Франц часто бывает в этом населенном пункте. Все объяснялось просто: фельдфебель оказался заядлым рыбаком.　

В Первой Баравухе стоял усиленный гарнизон, который, по представлению немцев, исключал появление партизан в окрестностях, и Юрген спокойно наслаждался редкими часами покоя в ожидании клева. Правда, в последнее время что-то явно заботило его, заставляло подолгу задумываться, морща лоб, так что порой он не замечал давно ушедшего на дно поплавка. Нельзя ли было использовать эту немудреную страсть Юргена?..　

В Полоцке Смирнова знавала некую молодую женщину Галю, которая с каким-то отчаянием, надрывом разменивала свое одиночество на близкие отношения с солдатами и офицерами рейха.　

— А что мне делать? — оправдывалась Галя и высказывала нехитрую свою философию: — Сегодня живем, а завтра — кто знает. Каждый день — как подарок. Что же мне его — в подполе просиживать? Или на каторгу в Германию ехать?　

— А что в твоих гулянках толку? — как-то в сердцах сказала ей Аня. — То один, то другой. Поматросят — и бросят. Хоть бы человек солидный был, один какой-нибудь, а то шляется всякая дрянь, противно…　

— Где его взять, солидного? — со злостью, задетая за живое, спросила Галя　

— Ты Юргена Франца из жандармерии знаешь?　

— Вот уж не замечала, чтобы он мной интересовался. Сама, что ли, напрашиваться пойду? — Галя злилась, но сквозь злость проглядывала и заинтересованность.　

— У тебя брат, кажется, рыбачил, — напомнила Аня. — Наверное, после него остались снасти — лески, крючки. Юрген ведь рыбак заядлый. Предложи ему что-нибудь из вещей брата. Скажи, что дома у тебя их много, пригласи его посмотреть. Вот тебе и повод.　

В следующую поездку к «родственникам» Смирнова взяла с собой Галю в Первую Баравуху.　

Только теперь Юрген Франц понял, как он ненавидит Фибиха, Вюрца, Майзенкампфа, всех их подручных — ненавидит за садизм, за животное наслаждение зрелищем убийств и пожаров, за постоянное желание мучить и истязать, которое они сделали смыслом своей жизни и уже не оправдывали великими идеями фюрера, уже не скрывали, что пролитая кровь необходима им, как вода или пища.　

Он вспомнил, как впервые удивил его приказ командования, гласивший, что «при вступлении в населенный пункт следует тщательно обыскать помещения и людей, выявляя лиц, не проживающих в данном пункте, и лиц, поддерживающих партизан, — тех и других расстреливать».　

Тогда, поначалу, он не сомневался в необходимости уничтожения партизан и их сторонников. Но требование без суда и следствия убивать людей только за то, что они не проживают в данном пункте, — это требование показалось Юргену чудовищным. Когда же он понял, что сторонником партизан по простой прихоти Вюрца или его помощника могут счесть кого угодно, то ему стала ясна вся подлинная, глупая и бессмысленная суть приказа, для слепого исполнения которого в фашистской армии находились тысячи и тысячи Вюрцев.　

Особенно ясно Юрген понял это, когда почувствовал себя на мушке во время допроса у Фибиха. В последние же дни его не покидало ощущение, что он находится на прицеле постоянно и в любую минуту может последовать жестокий, предательский выстрел.　

Явной слежки за собой фельдфебель не замечал, но отношение сослуживцев,