Воспоминания (1916-1936) - Софья Дмитриевна Благая

Новый Год. Гостей было немного, но мне запомнилась только одна гостья. Я её видела впервые. Очень красивая и шикарно одетая молодая женщина, жена начальника ОГПУ. Она очень много пила, и у неё началась истерика: она стала биться головой о стол и исступлённо кричать: «Я не могу так жить – у моего мужа ещё с гражданской руки по локоть в крови! И сейчас он выслеживает всех, на всех доносит! Я никуда не могу пойти! К вам пришла только потому, что его срочно вызвали в Пишпек [позднее Фрунзе, ныне Бишкек]. И уйти не могу – он проглотит и меня, и моих родных». Меня очень напугала эта сцена, и мы сейчас же ушли. Очень скоро Мириткин с Милой исчезли из города, а Александровский предупредил маму, чтобы мы молчали о том, где встречали Новый Год, иначе и ему, и Маймину несдобровать – они «отстояли» нашу семью.

В том же магазине ТПО, которым заведовал Мириткин, начальником обувного отдела был Михаил Васильевич Зуев. После исчезновения Мириткина, Зуева назначили на его место. Жил Зуев с женой Марией Петровной недалеко от нас, на улице Ленина. Было у них шестеро детей: старший Женя лет 16-и, Тася старше меня на год, Витя мой ровесник, Серёжа лет 8-и и совсем маленькие Коля и Оля. Зуевы держали корову. Мама договорилась с Марией Петровной, и я бегала к ним пить парное молоко. Я молоко не любила, но там за компанию с детьми пила с удовольствием. По пятницам [в Кзыл-Орде по мусульманскому обычаю выходным днём была пятница] Мария Петровна пекла с утра пироги с картошкой. Пекла массу, т. к. в этот день обеда уже не готовили, а весь день пили чай с пирогами. Мама покупала конфеты или другое угощение, и я с утра отправлялась к Зуевым на пироги. Бывать у Зуевых для меня всегда было наслаждением: там разрешалось делать всё, что угодно, и вести себя, как хочешь. Несмотря на это, дети были послушными и в меру воспитанными. Мы очень быстро подружились с Тасей. Она тоже училась в железнодорожной школе, но в параллельном классе. До сих пор я считаю её самой близкой, самой закадычной подругой.

Я уже писала, что обычно в мои дни рожденья происходили какие-нибудь несчастья. Однажды в Москве я болела крупозным воспалением лёгких, как раз в этот день был кризис, и я была при смерти, в другой день рождения тоже была на краю смерти, когда горлом хлынула кровь после операции гланд. Когда мы жили в Штатном переулке, случился пожар и тоже 16 ноября. И в Оренбурге в этот день загорелась находящаяся в соседнем с нами доме домашняя церковь. Наши дома были деревянными, но соседняя с нами стена была глухая, каменная, называемая «брандмауэр». Огонь уже лизал верх этой стены, и рамы в нашем доме начали обугливаться. Мама и тётя Катя начали выносить вещи на улицу. Тогда из церкви вынесли чудотворную икону и трижды обошли с ней вокруг дома с церковью и соседних с ним домов. Пожар прекратился.

В Кзыл-Орде в первый мой день рожденья я болела ветрянкой. А во второй у нас дома разразился грандиозный скандал. Папа носил набрюшник с зашитыми в нём царскими золотыми. И вот утром 16 ноября он хотел достать золотой, чтобы дать маме мне на подарок. Распорол набрюшник и нашёл там вместо золота железки. Позвал маму и потребовал объяснений. Оказалось, что золотые заложены. Папа стал проверять вещи и оказалось, что заложено всё золото и все зимние вещи. А на другой день в газете появилось объявление, что имущество акцизного чиновника Благого Д.Д. подлежит конфискации за долги, сделанные его женой, и уже назначен аукцион. Не помню, как родители выпутались из этой истории, но кое-что из дома исчезло бесследно, в т. ч. и шкурки молодого оленя. Папа ездил в командировку в Вятку [ныне Киров] и В[неразборчиво] и привёз оттуда оленьи шкурки мне на шубу. Тогда зимнее пальто мама сшила мне из старого папиного пиджака, отделав шкуркой с брюха оленя, которая должна была пойти на подкладку шубы. В этом пальто я проходила до поступления в институт.

ПОЕЗДКА В ГОРЫ

Когда я перешла в 4-й класс, родители решили папин отпуск провести в горах Тянь-Шань. До Чимкента ехали обычным поездом. Чимкент отстоит от железной дороги в нескольких километрах. Там жил папин знакомый Бриллиантов, и мы хотели его навестить и посмотреть Чимкент – очень красивый город, который утопает в зелени.

Подошла «кукушка» – небольшой паровоз с четырьмя вагонами, которая ещё и ходила не каждый день, мы сели в неё. Доехали до станции Абаил, два задних вагона отцепили, и поезд поехал дальше. Этот участок железнодорожной дороги был проложен по крутой и высокой горе. Поезд полз очень медленно, дорога была опасной, и пассажиров, чтобы не рисковать, попросили выйти и идти рядом с поездом. Когда опасный участок дороги кончился, наши два вагона отцепили, и паровоз вернулся за оставленными вагонами. Пока доехали до места, проехали через пять тоннелей.

Я впервые увидела горы и была покорена их зрелищем. Названия конечной станции не помню, наняли подводу и проехали километров 25-30 по степи. Она была здесь яркая, зелёная трава по пояс, много цветов. Наша Кзыл-Ординская степь только весной полыхала обилием тюльпанов, к апрелю она выгорала, становилась жёлтой, пыльной и знойной.

Среди цветущей горной степи, окаймлённой громадой гор, на вершинах которых сверкал снег, стоял украинский хуторок. В одной из хат мы и поселились. В ней было очень тепло, и у хозяев были хорошие молочные продукты. Я всегда обожала сметану и каждый день съедала целый горшочек. В саду росли знаменитые алма-атинские яблоки, украинские груши «дули», которые таяли во рту, и ташкентский виноград. Так мы и питались весь месяц молочными продуктами, фруктами и мёдом.

Через несколько дней по приезде решили прогуляться в горы. Рано утром, ничего не сказав хозяевам, отправились в путь. По степи довольно быстро дошли до подножия одной из гор и углубились в ущелье, с трёх сторон окружённое горами. Вдоль ущелья бежал ручей, да такой быстрый, что даже папа не мог устоять в нём, его сносило. Вода в ручье была ледяной и хрустально чистой. Правая гора показалась нам наиболее отлогой, и мы увидели на ней чуть приметную тропинку. По ней и стали подниматься. Примерно на середине горы увидели огромное углубление, и папа хотел обследовать его, но мама не разрешила, и слава Богу!