Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев

дверью. Он был хорошим знакомым философа Сантаяны и брата Тома, Генри. Благодаря ему перед Томом раскрылись двери еще нескольких «хороших домов» – например, салон покровительницы искусств Изабеллы Стюарт Гарднер (1840–1924).

В чисто практическом смысле клубные знакомства помогали публиковаться. Ряд профессоров рецензировал произведения для гарвардских журналов. Выпускники прежних лет нередко работали в крупных редакциях и издательствах. Были и другие «линии взамодействия». Например, в клубе Том познакомился с крупнейшим специалистом по санскриту Чарльхом Рокуэллом Лэнманом (1850–1941). Это способствовало росту его интереса к восточной, особенно индийской, философии и религии. Позже он записался на курс санскрита, который читал Лэнман.

В Гарварде у Тома на всю жизнь выработался интерес к философии. Еще второкурсником он посещал лекции по истории античной философии Джорджа Герберта Палмера (1842–1933). В этом курсе говорилось о Гераклите, Аристотеле, Платоне и Плотине. Ссылки на них кажутся в стихах Элиота само собой разумеющимися. Философские интересы у Палмера сочетались с любовью к литературе. Он коллекционировал издания своего тезки Джорджа Герберта (1593–1633) и устраивал выставки, посвященные «метафизическим поэтам».

Элиот охотно принял «антиромантические» взгляды Палмера: «Великие писатели стараются убрать из поля зрения себя и плоды своего личного воображения. Их письмо становится своего рода прозрачным окном, в котором отражена реальность и через которое читатель видит не их, а то, о чем они пишут. Как много мы знаем о героях Шекспира! И сколь мало мы знаем о Шекспире!»[78]

Со своей стороны и Палмер высоко оценивал способности Тома.

Курс современной философии читал Сантаяна. В творчестве испанца Сантаяны чувствовалось влияние католицизма, хотя он называл себя агностиком. К нему Том относился скептически: «Я никогда не любил Сантаяны, поскольку мне казалось, что его подход, в сущности, женский и что его философия служит, по сути, тому, чтобы показать себя, нежели выразить интерес к предмету. Тем не менее я считаю, что следует прочитать его книгу «Разум в здравом смысле» (первый том «Жизни разума». – С. С.)»[79]. Но Сантаяна мог передать ему свой интерес к Данте. В 1909/1910 году Том записался на другой курс Сантаяны. Интересно, что оценки по философским предметам так и не поднимались у него выше «В».

Среди других предметов, которые изучал Том, наибольшее место занимало «сравнительно-историческое литературоведение» (Comparative Literature). В 1909/1910 году он записался сразу на три курса лекций, которые читал профессор Уильям Аллан Нилсон (1869–1946) – по Чосеру, по истории аллегории и о поэтах эпохи романтизма.

Весной 1909 года Том получил из Европы свои три тома Лафорга. «Когда молодой писатель охвачен первой страстью такого рода, – писал он позже, – за несколько недель он может измениться, почти что претерпеть метаморфозу, из вороха позаимствованных чувств в личность»[80].

Новые его стихи отдавали «лафоргианством». Впрочем, сознательное заимствование, способность намеренно подчиниться чьему-то влиянию, Элиот скоро включил в арсенал своих методов.

Осенью 1909-го он записался на курс Ирвинга Бэббита «Литературная критика во Франции». В Гарварде Бэббит занимал лишь должность assistant professor (помощника преподавателя), но был шире известен публике, чем многие другие гарвардские профессора, за счет публикаций в Atlantic Monthly и Nation. Бэббит получил образование в Гарварде и Париже. В центре его интересов была современная литература, но основой профессиональных знаний служила античная классика. Он знал санскрит и пали и мог читать в подлинниках буддийские и индуистские тексты. Христианином он себя не считал, что в Америке, в отличие от Европы, еще было редкостью.

Благодаря Бэббиту Элиота увлекли новейшие направления французской мысли, которые оказались близки вектору его собственного развития. Например – неокатолическое направление, представленное Шарлем Моррасом (1868–1952), основателем крайне правого движения Action Francaise, и более умеренным философом-неотомистом Жаком Маритэном (1882–1973). Под влиянием Морраса Бэббит называл себя сторонником «аристократической и селективной демократии». Эта идея, по контрасту с радикально-капиталистической американской демократией, оказалась близка Тому[81]. Благодаря Бэббиту он познакомился и с работами Анри Бергсона (1859–1941), философа совсем иного направления – интуитивиста.

В 1909/1910 году Том выбрал также курс по истории английской драмы профессора Бейкера. В нем много говорилось о современниках Шекспира, таких как Бен Джонсон, Кристофер Марло, Уэбстер, Деккер и Хейвуд. И – в весеннем семестре – курс по флорентийской живописи Возрождения, который читал внук философа Эмерсона Эдвард Уолдо Форбс (1873–1969).

В том же 1909/1910 году Тома выбрали секретарем редакции Advocate. Совмещать учебу и общественную активность удавалось не всем. «Тинк» начал учебный год как глава редакции, но ему пришлось покинуть Гарвард из-за провалов с учебой. Перед отбытием он успел, однако, познакомить Тома со стихотворениями Эзры Паунда (1885–1972), которые Элиоту тогда не очень понравились.

В редакции по-прежнему оставалось много друзей и знакомых Тома. А 13 декабря 1909-го на общем голосовании курса его выбрали Одописцем. Ему предстояло написать торжественную оду и затем прочитать ее на выпускной церемонии. Шарлотта Элиот писала сыну: «Ты должен удостовериться и вовремя зарезервировать билеты, чтобы отец и я могли услышать твою Оду…»[82]

11

Из того же письма: «Меня до такой степени интересуют все детали твоей жизни, мне жаль только, что тебе не хватает времени писать подробнее. Ты еще не сообщил мне, какие у тебя оценки по двум другим предметам.

Шеф (муж Ады, сестры Тома. – С. С.) писал в начале осени, что он думает, что к концу учебного года твои идеи выкристаллизуются, и ты лучше будешь знать, каково наилучшее направление для твоей литературной активности. Я скорее надеялась, что ты не будешь в дальнейшем специализироваться по французской литературе. <…> Для меня невыносима мысль, что ты окажешься один в Париже, сами эти слова вызывают у меня дрожь. Англоязычные страны так отличаются от остальных. Я вовсе не восхищаюсь французской нацией и гораздо меньше доверяю представителям этой расы, чем англичанам. Я, должно быть, недостаточно ученая, чтобы знать, что означает выражение «особый гений» какого-либо народа…»[83]

Очевидно, что семья знала о желании Тома поехать в Париж после окончания университета. Но вряд ли она знала о его желании там остаться. Том не спешил делиться с родными своим восхищением Лафоргом и интересом к Бодлеру, Верлену или Рембо. Шарлотте мог попасть в руки номер Advocate с его рецензией на книгу Джеймса Хaнекера (1860–1921) «Эгоисты: книга суперменов» («Egoists: A Book of Supermen»). Ханекер, подобно Саймонсу, превозносил Лафорга. Джона Донна он сопоставлял с Бодлером, восхищаясь «силой кощунства» у последнего. Более половины книги посвящалось французской культуре, много говорилось о Ницше. Рассматривалось там и «Преступление и наказание» Достоевского. Про Ханекера Элиот писал в Advocate: «Он слишком чуток [к новому]