Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

не явился, хотя я уехал только на другой день. Это обстоятельство лишний раз показало мне, что такой важный политический центр, как Рим, фактически ни в какой связи с югом России не состоял и даже для вида не воспользовался редким случаем заезда туда дипломатического курьера, что было для меня особенно странным, и Нератов, которому я сообщил об отсутствии пакета из посольства в Риме, был чрезвычайно удивлён, так как в своё время, назначая Персиани советником посольства, считал его образцовым чиновником.

В Риме находился также другой дипломат по фамилии Бок. Он был в Ватикане 1-м секретарём нашей миссии при Святейшем престоле. Ранее он был назначен советником посольства в Константинополе при Нератове, но последний при всей симпатии к Боку не мог принять его в посольство из-за неблагозвучной фамилии. Дело в том, что по-турецки фамилия почтенного дипломата означает название экскрементов, и иметь советника посольства при Порте с такой фамилией было невозможно. Эта ничтожная случайность доставила Боку большие неприятности, так как он очень рассчитывал на константинопольское назначение. Само собой разумеется, я знал эту историю и счёл недипломатичным, отправляясь в Константинополь, посещать в Риме Бока.

Остаток дня я провёл в осмотре вечного города, где, к сожалению, мне пришлось пробыть так мало. На другой день я уже ехал в Таранто, пересекая южную часть Апеннинского полуострова, говоря откровенно, довольно-таки пустынную. В Таранто я сел на пароход под итальянским флагом и отправился в Константинополь через Коринфский канал. Обнаружив пропажу из моих сундуков, о чём я упоминал выше, я от души пожелал как можно скорее избавиться от нынешних правителей, которые явно не умели управлять, не обеспечивая в классической стране туристов со всего мира даже элементарной сохранности имущества. Как я узнал позже, в это же время одного из ближайших родственников генерала П.Н. Врангеля, тоже генерала и тоже барона Врангеля, также ограбили в Италии, но там случай был более серьёзным — из багажного вагона попросту исчезли все его чемоданы. Подозревали, что кража носила политический характер, так как на всех чемоданах стояло по-французски имя, привлекавшее тогда внимание коммунистов. Весьма возможно, что по своему невежеству воры предположили, что это багаж самого П.Н. Врангеля, вождя антибольшевистской армии в Крыму. Само собой разумеется, что багаж такого лица представлял первостепенный политический интерес.

На пароходе оказалась также дипломатическая компания. Там был бывший болгарский военный агент в Константинополе, который прекрасно помнил моего дядю Чарыкова, когда тот до войны служил там нашим послом. Это была моя первая встреча с болгарскими дипломатами после столь неудачной войны. Мой собеседник занимал в тот момент видное место в софийском генеральном штабе и говорил с большой горечью о русско-болгарских отношениях во время войны. Запоздалое сожаление сочеталось со страстным желанием снова найти пути сближения с Россией. Я вспоминал с ним молодых болгарских дипломатов, которых знал в Париже до войны и с которыми не раз тогда как частное лицо говорил совершенно откровенно об их отношении к России. Я видел у них непонятный для меня страх перед Россией, которая будто бы может превратить всю Болгарию в одну «Софийскую губернию». Этот роковой страх — явление чрезвычайно характерное для довоенной болгарской психологии, и мне было приятно видеть, что теперь его не было.

Я спросил болгарского дипломата об отношении болгар к гражданской войне в России и возможности их участия в ней. Естественно, ответ был отрицательным. Разоружённая Болгария не могла ни прямо, ни косвенно помогать русским антибольшевистским силам; всё, что она могла предложить, — свои симпатии. Эти симпатии, по словам моего собеседника, испытывали не только простые люди, которые всегда были русофилами и даже фанатическими поклонниками русского царя, освободившего их, но и интеллигенция, жестоко наказанная за германофильскую ориентацию во время войны. Позже, когда так много русских нашло приют в Болгарии, я мог убедиться в искренности и объективной правдивости этих слов.

Другой вид «дипломатической среды» представляла какая-то армянская дипломатическая миссия, ехавшая в свою столицу через Константинополь. Это было золотое время армянской независимости. Во главе миссии находился русский армянин, занимавший одновременно пост финансового советника при армянских посольствах в Париже, Лондоне и Вашингтоне и, кроме того, находившийся в той же должности финансового советника в центральном правительстве. По своему образованию и прежнему положению в России это был учёный-агроном с Кавказа, действительный статский советник, с умилением рассказывавший о том, как ему трижды пришлось видеть Николая II и говорить с ним во время поездок его по Кавказу. Когда я спросил, как же он исполняет свои обязанности в столь отдалённых друг от друга столицах, он ответил, что постоянно находится в разъездах.

Он безупречно, даже без всякого акцента говорил по-русски, и я узнал от него, что, оказывается, внутренним дипломатическим языком в сношениях армянских дипломатических агентов за границей с центральным дипломатическим управлением остаётся русский. Все протоколы и прения в Совете министров независимой Армении ведутся на русском языке. Эти рассказы открыли мне глаза на Армению и армянский вопрос, занимавший тогда такое большое место в международной ближневосточной политике. Фактически благодаря господствующему влиянию русских армян и из-за бедности собственной культуры независимая Армения была филиалом прежней России. Все члены миссии были русскими армянами, большинство говорило с акцентом, но все знали русский язык безупречно — и ничего удивительного, так как все в своё время были воспитанниками русских высших учебных заведений, главным образом почему-то Московского университета.

Из бесед с армянскими дипломатами я сразу же увидел, что они ничуть не обманываются насчёт своего положения, их мечта — по освобождении России от большевиков снова войти в состав могущественного русского государства. «Всё, чего мы хотим, — говорил мне финансовый советник Старого и Нового Света, — это немножко внимания к нашим национальным нуждам. Относитесь к нам со вниманием, и мы будем вашими верноподданными». Затем следовали исторические воспоминания о былом величии армянского государства, которые, однако, служили лишь предлогом для обоснования требования самой скромной автономии. Но эти desiderata[58] армянских дипломатов не мешали им отдавать заслуженную дань восхищения русской царской дипломатии предвоенного времени. В частности, о моём дяде Чарыкове армяне отзывались с восторгом, так как по его донесению из Константинополя в Петроград армянская революционная партия Дашнакцутюн перестала преследоваться в России, ибо острие её революционной деятельности направлялось не против русского царского правительства, а против Оттоманской Порты. Между Турцией и Россией армяне даже в это золотое время армянской независимости сознательно выбрали Россию.

Другой член миссии, московский присяжный поверенный, говорил ещё более откровенно, заявляя, что армяне всей