Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Газеты не обмолвились о «сообщении». Только одни «Биржевые ведомости» за статью «Доброта все побеждает», где сообщение обсуждалось с точки зрения гуманности, запрещены на два месяца. А между тем эта статья – сама правда.

Как жаль, что не пришлось вести поденную запись событий!

9 апреля

Два дня назад я подала в нашу канцелярию заявление об отложении экзаменов, ясное, короткое, без всяких «причин». Вчера был совет математиков, который рассматривал каждое прошение отдельно, и те, при которых не было приложено медицинских свидетельств, оставили без внимания, как не «мотивированные»; следовательно – на второй год… Сегодня утром приходит ко мне X. и рассказывает… Я вспылила: а, так им надо и мотивировку?! Ладно, я им ее дам! Сейчас – в канцелярию, беру прошение обратно, вместо него пишу «мотивированное», ссылаясь на участие в студенческом движении и сходках, что мешало мне готовиться к занятиям, а следовательно, держать выпускные экзамены и получать диплом считаю нечестным после двухмесячного перерыва в занятиях. Откровенно донельзя, смело – очень, и поэтому понравилось всем; но Скриба, наш милый, всеведущий Скриба, ахнул: «Да это вы на себя донос написали?!» – Я смеялась… Знаю, что много впереди предстоит и условностей, и формальностей, – так неужели же нельзя раз в жизни, среди цвета интеллигенции (позволяю так выразиться о профессорах), – нельзя сказать живое слово правды? Неужели же эти ученые мужи так поглощены канцелярщиной, что им выше всего условность; медицинских свидетельств такая масса, что просто смех, – ведь каждый профессор знает настоящую причину уклонения от экзамена.

10 апреля

Уже четвертый день у меня болит нога, и вот до сих пор я вожусь с ней. Опять повторяется та же история, что и в прошлом году. Теперь лежу в интернате, надеясь хоть этим как-нибудь не дать расшириться ранке. Посылают на Кавказ, на серные ванны в Пятигорск. Ах, как я не люблю этих курортов! Неужели же мне придется изведать их прелесть? Никогда не думала.

Вчера вечером я с О. Ю. Ка-нской была у проф. В., который предложил мне медицинское свидетельство, но я сказала, что нарочно подала такое прошение, так как мое решение было принято ранее, нежели заболела нога.

12 апреля

Сегодня я все-таки встала и поехала в редакцию «Русского богатства» – раньше никак не могла застать Короленку. Он по-прежнему любезно меня принял, но относительно моей просьбы сказал, что затрудняется ее исполнить: «Не могу сейчас ничего вам сказать… всего вернее это вы сами узнаете по нескольким удачам или неудачам». И посоветовал мне направить один из рассказов в «Журнал для всех», сказав, что в таком журнале, как «Р. б.», он не пригоден вследствие своего малого объема. И даже предложил сам передать рассказ, на что я охотно согласилась, так как прихожу в ужас при мысли о беготне по редакциям. Другой рассказ – «Выстрел» – неудобно печатать, так как для среднего читателя он вряд ли подходит. Короленко сказал, что по мысли – оба рассказа хороши и написаны вполне литературно. Но, очевидно, он отозвался так потому, что не хотел огорчить меня. А мне, по правде сказать, хотелось главным образом одного: чтобы он сказал мне – «бросьте» и прибавил бы несколько таких пояснительных фраз, при одном воспоминании о которых перо выпадало бы у меня из рук, а с ним вместе пропадала бы и охота писать. Должно быть, я такая уж несчастная, что даже в этой просьбе – и то неудача[132].

15 апреля

ДВА ПОКОЛЕНИЯ

Посвящается настоящему и будущему студенчеству

Среди сухих, бездушных формалистов,

Среди жрецов насилия и тьмы,

Средь канцелярщины ученых эгоистов

Живем мы, пылкие и юные умы.

Друг друга мы понять никак не можем;

Жалеть ли нам об этом, господа?

Наш путь – иной; нам говорят: он ложен;

Нет, никогда! Нет, никогда!

Жалеть ли нам, что, жизнию рискуя,

За правое мы дело поднялись?

И, всей душою юной негодуя,

Мы смело за оружие взялись?

Жалеть ли нам, что ум и сердце наше

Еще не тронул пошлой жизни яд?

Что правда, равенство, свобода – краше

Для нас чинов, отличий и наград?

Да, не поймем мы никогда друг друга:

Они для нас – практичные дельцы,

А мы для них – рушители порядка,

Мечтатели, наивные юнцы.

Два поколения теперь восстали;

Кто победит? они иль мы?

Наступит ли свободы день желанный,

Иль вновь настанет царство тьмы?

Друзья, но если б даже царство мрака

Вернулось вновь, – надежды не терять!

Борьбою долгой и упорной будем

Врагов своих мы побеждать.

18 апреля

Терпеливо лежу… Хорошо, что не дома провожу эти дни Пасхи.

Вчера я заснула в 11 часов… Старые воспоминания – о былых встречах этого праздника, о той торжественности и таинственности, которою окружена была заутреня для меня в детстве, о том умилении и восторге, которые охватывали душу в эти минуты, – не встают передо мною, так как я тщательно избегаю их. Оттого ли, что мне от этого больно? – Нет: оттого, что я узнала свое заблуждение, поняла всю неизмеримую пропасть между этой теорией и своей жизнью и, как честный человек, порвала связь с прошлым, перейдя Рубикон…

В голове у меня вертится план иронического письма, вроде «Lettres Persanes» Montesquieu[133]. Пусть, например, читает Узбек-Реди о нашем праздновании Пасхи…

«Расскажу тебе еще об одном удивительном явлении, которое повторяется здесь ежегодно весною. Оно начинается обыкновенно в феврале или конце января; люди пекут на обед круглые лепешки, которые они называют „блинами“, и едят их в большом количестве, с разными приправами, целую неделю, причем предаются самому бешеному веселью. Через неделю – внезапно наступает тишина, как на улицах, так и в домах; с высоких зданий, называемых „колокольнями“, несется особенный, заунывный звон, все церкви вдруг наполняются народом; нет ни веселья, ни спектаклей, ни балов. Они называют это „первой неделей Великого поста“, – который когда-то продолжался семь недель, но это нашли утомительным и скучным, и теперь постятся только первую и последнюю. Целый месяц между этими двумя неделями проходит как и обычные дни года. Потом опять церкви наполняются народом, ежедневно совершаются богослужения; люди