Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

обе пьесы производят более сильное впечатление в чтении, нежели на сцене. Впрочем, «Пир во время чумы» еще ничего; но в «Цыганах» особенно резко бросается в глаза нам, воспитанным на реальных драмах, приподнятость тона, незаметная при чтении и страшно заметная на сцене. Напр., когда старик после убийства дочери говорит Алеко: «Мы дики, нет у нас законов…» – со сцены это звучит почти фальшиво, так как невольно ожидаешь, что старик, пораженный горем, бросится к трупу дочери. Да и актеры провели эту сцену довольно холодно… Апофеоз вышел, по-моему, неудачно. Белая гипсовая копия с памятника Пушкина в Москве не настолько велика, чтобы производить впечатление; ее поставили в глубине сцены, среди зелени, довольно низко, и Муза – женская фигура в белом, с распущенными волосами, – протягивала к ней лавровый венок. По программе значилось, что памятник будут окружать литераторы. Они встали на почтительном расстоянии от него, на заднем плане, по обе стороны; хоры любителей тоже разместились по сторонам сцены. Три женские фигуры в белых модных платьях – при вторичном поднятии занавеса – скромно уселись на ступеньках у подножия памятника, держа лавровый венок. Во всем этом – ни складу, ни красоты. Зато в глубине сцены, по обеим сторонам памятника, блистали две картины, мастерски поставленные К. Е. Маковским: «Убиение детей Бориса Годунова» и «Русалки»; последняя особенно была хороша.

Мы сидели в ложе большой компанией, для меня представлявшей мало интереса. Хотелось бы на месте этих курсисток видеть других людей, более умных, более оригинальных, – но, видно, нельзя требовать от жизни более того, что она может дать… Профессор Ш. пришел в один из антрактов в нашу ложу и приглашал всех к себе на второй день Пасхи. Я думаю, что, наверно, уеду к тому времени в голодающие губернии.

4 апреля

Дни бегут и бегут… Волна жизни захватывает так, что нет ни времени, ни возможности писать дневник. Масса интересного, чувствуешь, что необходимо, нужно записать, и… все-таки не пишешь, некогда, забываешь даже.

Прочтя объявление от организационного комитета, чтобы студенты приходили к университету с 10 ч. утра 31 марта, в этот день иду на курсы. Перед входом – толпа. Думаю: где интереснее – здесь или около университета? – Решила сначала захватить, что далеко, и пошла к университету. Там масса полиции, масса студентов около дверей университета и на тротуаре. Я шла по набережной и остановилась против главного входа. «Барышня, проходите», – сказал городовой. Я не сочла нужным подымать историю и прошла мимо. Очевидно, было еще рано. Пошла домой. Навстречу мне, по 10-й линии, шли курсистки и сообщили, что обструкционистки собрались у дверей, с целью уговаривать шедших на экзамен не экзаменоваться, и не пускали тех, кто все-таки хотел идти; часть приходивших им удалось отговорить, а 16 человек прошли с помощью швейцара. Была вызвана полиция. Только что говорившая успела окончить этот рассказ, как около курсов явились околоточные и с ними городовые. Часть ушедших вернулась опять, так как сказали, что будут переписывать. Перепись эта кончилась что-то очень скоро, и толпа разошлась.

Я увидела Надю Б., усердно отговаривающую какую-то молоденькую первокурсницу, шедшую на экзамен. Глупенькая девочка побледнела, и у ней были слезы на глазах. Я сказала Наде, что нельзя так насиловать. «Да какое же тут насилие? – воскликнула она. – Мы ее только отговариваем!» – Десять человек столпились над глупой девочкой и кричали ей в уши; та дрожала и плакала. Это ли не насилие! По-моему, не следует вовсе удерживать желающих экзаменоваться. Порядочный человек в такое время – без слов ясно – не будет держать экзаменов; люди же с недохваткою такта всегда добьются своего с ролью полиции и с помощью швейцаров: так идет в университете, так и у нас. А кого шкурный вопрос заставляет держать экзамены, того жестоко, в сущности, и осуждать; к тому же – экзамены держит самая незначительная часть.

По обыкновению, от 2 до 4 пробыла в студенческой. Но в это время произошло событие: 489 студентов были загнаны в Манеж. Очевидно, полиции надоело бездействовать. Когда, после обеда, я и Саша П. пошли к университету, манеж представлял очень интересное зрелище. В окнах и амбразурах стояли группы студентов; фигуры в пальто нараспашку картинно выделялись на мрачном фоне окон и еще более красиво на светлых стенах манежа в амбразурах. Полиция стояла кругом; на противоположном тротуаре – несколько околоточных. Между манежем и университетом вдоль тротуара толпилась публика. Мы прошли мимо – раз, два; наконец стали думать, что бы им передать. Я хотела было цветы, но Саша, более практичная, решила купить яблок. Купили. Как передать? Полиция никого не пропускала. Вдруг мы увидали студентов, убегающих из-за угла Манежа. «Передайте яблоки!» – «С удовольствием! мы сейчас туда сами папиросы передали!..» И яблоки мгновенно были ловко брошены в окно, и студенты бегом бросились удирать от полиции. Мы ободрились и решили купить булок. По дороге в булочную мы встретили несколько студентов, нагруженных свертками: очевидно, попытки к передаче удались, и мы им отдали булки. На обратном пути встретили С. с двумя лесниками, из которых один мне знаком. Они тоже захотели передать булки. К счастью, далеко не пришлось идти – попался по дороге булочник, и у него мы живо расхватали хлеб; наш пример подействовал на публику и студентов, и те подошли к нам. Но в это время отряд городовых в два ряда загородил улицу между Академией наук и Манежем. Приходилось проходить сквозь городовых. Стоявшие около Манежа не пропускали. Тогда студенты стали пробегать в противоположном конце шеренги и, пробравшись к манежу, бросали им в окна свертки с хлебом. Мы опять пошли за хлебом. Какой-то булочник уже стоял во дворе Манежа. Мы бросились к нему, и студенты тоже; мы совали булочнику деньги в руки, сами забирая у него из корзинки хлеб; студенты подставляли нам полы своих шинелей, и мы складывали туда булки, а потом понесли их к Манежу. Ближайшие городовые наконец смягчились: один из них стал принимать в свою шинель хлеб и уносил его к окнам. И странное дело: в то время как на глазах у всех и у полиции студенты передавали хлеб, та же полиция арестовывала нескольких студентов именно за эту передачу, и мы встречали то и дело одного-двух студентов в сопровождении городовых, которые вели их куда-то.

Не могу не отметить отрадного факта, что в данном случае студенты охотно помогали нам… На мгновение мы соединились в общем братском чувстве помощи, и холодные петербургские улицы и публика увидали живое дело, невиданное, быть может, давно.

Рассказывали, что среди публики, стоявшей кучкой перед шеренгой городовых, нашлась одна француженка,