Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

помещение в Париже… Бывают дни, когда я готов был бы отдать всю свою знаменитость за то, чтобы вернуться в свои пустые комнаты и наверное застать там кого-нибудь, кто сейчас бы заметил и спохватился, что меня нет, что я опаздываю, не возвращаюсь вовремя. Но я могу пропасть на день, на два, и этого не заметит никто. Подумают, что я отозван куда-нибудь. Жизнь бойко течет в Париже…»

Л.Ф. Нелидова продолжала свой рассказ: «Помню, как-то вечером пришел навестить его Яков Петрович Полонский, сам на этот раз также совсем больной. У него болели зубы, и голова была завязана голубой вязаной шелковой косынкой с длинной бахромой. Эта бахрома, перепутавшись с волосами и бородой, придавала необыкновенно забавный вид его больному лицу, так что, несмотря на все сочувствие, трудно было удержаться от улыбки.

Но Тургенев не улыбался. Он смотрел с серьезным и грустным видом и сказал:

– Вы смеетесь, а знаете ли, что я думаю? Я думаю, что вот эта косынка – женская косынка. И она дана и завязана была любящей рукой. Счастлив тот, подле кого есть такая рука. Не всякому отпущено это счастье судьбой.

– Человек своими руками творит свое счастье, – глубокомысленно заметил Топоров.

– Не всегда и не всякими руками можно это сделать, – улыбаясь, сказал Тургенев.

Я знала, что он обращал особенное внимание на форму и красоту рук. Оказалось, что имеет значение также и длина большого пальца на руке. По его наблюдениям длинный палец был верным признаком силы характера. И говоря это, он добродушно показал свою большую, немного пухлую руку с действительно необыкновенно коротким большим пальцем».

Почти все, кто оставил воспоминания о жизни русского писателя, говорили о свойственной ему противоречивости и раздвоенности: он был бесконечно предан семейству Виардо, но в то же время жаловался на тяжкое чувство одиночества. Свое «рабство» он всегда нес покорно, но не безропотно. Бессильные и часто горькие жалобы вырывались у него по самым разнообразным поводам.

* * *

Оправившись от подагры, Тургенев едет в Спасское-Лутовиново, где проводит лето 1881 года вместе с семьей Якова Полонского. И тут он опять оказывается в своем привычном положении – «на краешке чужого гнезда», но теперь рядом с семьей своего друга Полонского.

События последних лет развивались совсем не в пользу тургеневских благодушных надежд на объединение и сотрудничество всех прогрессивных сил, которые он высказывал в выступлениях перед молодежью в 1879 году. Испугался и ужаснулся Тургенев лишь тогда, когда революционная молодежь перешла в своих «безобразиях» от покушений на видных сановников и политиков к убийству царя. Как вспоминал Полонский, «…Тургенев нимало не сочувствовал терроризму. Он постарался даже оттенить свое отношение к событию 1 марта 1881 года личным присутствием на панихиде по убитому царю. Когда крестьяне села Спасского обратились к нему с просьбой о денежной помощи на открытие часовни в память Александра II, он не отказал им в их ходатайстве».

Склонность крестьян к бунту остро чувствовалась в начале 1880‐х. Как-то в Спасском мужики пригнали к Тургеневу в сад целый табун лошадей. Тургеневу было это не особенно приятно, и он попытался возражать, но вот что из этого получилось: «Велел я садовнику и сторожу табун этот выгнать, и что же, ты думаешь, отвечали мужики? – Попробуй кто-нибудь выгнать – мы за это и морду свернем! Вот ты тут и действуй!» – расставив руки, произнес Тургенев. Большим разочарованием для ярого борца и противника крепостного права стало то, что после его отмены крестьяне в Спасском хотя и имели по 31/2 десятины на душу надела, но нередко и в урожайные годы зимой голодали. И происходило это за счет пьянства и бесхозяйственности.

В 1880 году Иван Сергеевич подарил своим крестьянам на поправку изб две десятины строевого леса и был очень огорчен, когда в 1881 году узнал, что вырубленный лес мужики продали, а деньги пропили. Но многое объяснялось тем, что Иван Сергеевич жил далеко, во Франции, и чувствовали мужики, что настоящего хозяина рядом не было.

Полонский рассказывал об ужасном положении с медицинской помощью в заброшенном хозяином Спасском: в пустой избе могла одиноко лежать умирающая от горячки женщина. А в то же время совсем недалеко, в селе Сергиеве, для крестьянина была и больница, и кровати с кисейными от мух занавесками. И даже сама княгиня Гагарина ухаживала за больными и перевязывала раны их… Просто оазис! Однако Спасское-Лутовиново после смерти матери Тургенева Варвары Петровны уже не принадлежало к числу таких оазисов – вот что ясно понял Яков Полонский после летнего отдыха в Спасском.

Он оставил подробные воспоминания о совместном пребывании с Тургеневым в Спасском-Лутовинове в 1881 году:

«Были дни, когда мы все так друг друга смешили и так хохотали, что Тургенев раз, шутя, сказал: мы точно оба сумасшедшие, и дом мой – дом сумасшедших.

Письмо из Парижа несколько его потревожило (признаться, потревожило и нас). М-me Виардо писала ему, что ее в нос укусила муха, что нос ее распух и что она ходит перевязавши платком лицо. В письме она прислала и рисунок пером, изображающий профиль с перевязанным носом.

– Если это ядовитая муха и заразила кровь, то это опасно… Я должен ехать во Францию, – проговорил Тургенев.

– Все бросить: и твое Спасское, и нас, и твои занятия и ехать?!

– Все бросить… и ехать!

Началось перебрасывание телеграмм из Спасского в Буживаль, из Буживаля в Спасское.

Слава богу, ехать оказалось ненужным: опухоль носа стала проходить и не предвиделось никакой опасности…»

В Спасском Тургенева навестил граф Лев Толстой, а позднее и актриса Мария Савина. Приезд Марии Савиной стал большой радостью для Ивана Сергеевича. Часто сидели они в его кабинете и вели увлекательные разговоры на разные темы. Тургенев внушил Савиной мысль писать мемуары и преподнёс в подарок линованную, в синем переплёте тетрадь с замочком. Мария Гавриловна бережно хранила подарок писателя и через несколько лет внесла туда воспоминания о нём. Написала она и мемуары о своей жизни под названием «Горести и скитания». В Спасском Иван Сергеевич и Мария Гавриловна гуляли по старому парку, чтобы послушать «ночные голоса», катались в лодке. Тургенев читал гостье новую романтическую повесть «Песнь торжествующей любви», которая не была ещё опубликована.

Савина хорошо запомнила уютный дом Тургенева, особенно длинный и широкий диван «в турецком вкусе», который с давних лет получил прозвище «самосон». Этот диван помнили многие гости Тургенева. Говорят, после смерти Ивана Сергеевича Савина, увидев «самосон», воскликнула: «Родной «самосон»! Сколько на нем сиживалось, леживалось, спорилось, переживалось!» Комнату, в которой проживала