Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Почти каждый год Бейкер берет пьесу из своего класса и ставит ее на Бродвее. Некоторые из самых известных успешных пьес последних лет были написаны здесь. «Остановись, вор», «Ниггер» и многие другие. Конечно, я не надеюсь на подобный успех, соревнуясь с опытными и зрелыми писателями, но он сказал мне: «Когда вы приходите на мой курс, то с намерением со временем стать драматургом. Если у вас есть способности, я сделаю из вас драматурга». Для меня это большая перспектива, но я знаю, что должен работать. Кроме того, я прохожу полный курс американской литературы с самого начала, курс Шекспира под руководством мирового авторитета Киттреджа, курс поэтов-романтиков под руководством Лоуза и курс французского языка – все это орудия и средства для писательского ремесла. Величие Гарварда не вызывает сомнений. Его размеры ужасают, но здесь можно получить все, что нужно, под руководством самых больших людей в Америке. Среди студентов встречаются всевозможные чудаки, сотни мальчиков ходят на занятия, одетые в твидовые костюмы и чулки для гольфа, используют широкую букву A и так далее. Это необычное ощущение – видеть, как студент едет на занятия в своем родстере «Пакард» или «Стадз», но это происходит. Хотя вы видите много богатых молодых парней, сыновей великих богатых семей Америки, вы видите и тысячи других, приехавших сюда за тем, что они могут получить, и практикующих строгую экономию. Это разнородная масса человечества, и если где-нибудь в Америке и можно получить национальное мировоззрение, так это здесь. Старая демократическая атмосфера Чапел-Хилла здесь неизвестна, но не потому, что эти люди – снобы, а потому, что здесь каждый сам за себя и каждый «занимается только своими делами». Вы привыкаете к этому и не возражаете, и постепенно у вас появляется знакомство с 50-100 молодыми людьми. Гарвард – не лучшее место для начала обучения в колледже. Маленькое местечко вроде Чапел-Хилла бесконечно лучше. Это место для мужчин, которые начинают «находить себя», которые знают, чего хотят, и приходят сюда, чтобы получить это. Если бы мне пришлось начинать все сначала, я бы выбрал сначала Чапел-Хилл, а потом Гарвард. Я признаю величие Гарварда, но с каждым днем все больше и больше убеждаюсь в величии Чапел-Хилла. Каждый из них вносит в вас то, что не может дать другой. И, конечно, моя любовь и привязанность всегда будут на первом месте с Университетом Чапел-Хилл, с его немощеными улицами, которые во время дождя превращаются в лужи грязи, и коричневыми грязными старыми зданиями. Дух Каролины так же велик, как и дух Гарварда. Я живу в Мемориал-Холле, самом лучшем и дешевом, за 32 доллара в месяц, и питание здесь первоклассное во всех отношениях. Я собираюсь получить меню и отправить вам. Я прекрасно себя чувствую и нахожусь в хорошем расположении духа с решимостью использовать все свои шансы.

Сегодня в воздухе впервые ощущается дуновение осени. До сих пор было очень тепло. Не знаю, дома ли папа и Фред, но сейчас, прежде чем спешить на ужин, пишу папе записку. Прочитай ему это письмо. Скажи Фреду и Мейбл, что я напишу им вечером. С любовью ко всем.

Том

Следующее письмо, рассказывающее о первых впечатлениях Вулфа о Гарварде, было написано профессору Фредерику Х. Коху, основателю и руководителю театра «Каролина Плеймейкерс» при Университете Северной Каролины, под руководством которого Вулф начал свою драматургическую карьеру и по рекомендации которого поступил на курс профессора Джорджа Пирса Бейкера «Английский язык 47» в Гарварде.

Фредерику Х. Коху

[Букингем-роуд, 48]

Кембридж

Пятница, 26 ноября 1920 года

Дорогой профессор:

Интересно, примите ли вы письмо, написанное на листках записной книжки и карандашом, поскольку чернила закончились. Скоро я вернусь и напишу глоссу (а-ля Кольридж) с подходящими примечаниями на полях. Из хаоса интересных вещей, которые так и просятся наружу, чтобы их рассказали, и все они, я знаю, не войдут в одно письмо, я хочу рассказать вам, прежде всего, о той радости, с которой я получил известие о вашем славном успехе в конкурсе Роли. [Драма «Роли, пастырь океана», написанная профессором Кохом к трехсотлетию со дня рождения сэра Уолтера Роли, была поставлена 19, 20 и 21 октября 1920 года в амфитеатре Бейсбольного парка в Роли, штат Северная Каролина, и опубликована в 1920 году Исторической комиссией Северной Каролины]. Мы с Коутсом [Альберт Коутс, выпускник Университета Северной Каролины, учился в Гарвардской школе права и снимал комнату на Букингем-роуд, 48, как и Вулф] сейчас ждем книгу, которая, как и постановка, по словам автора, будет «вещью прекрасной и радостной навсегда». Надеюсь, вы не станете на фут выше и с мягко модулированным акцентом не заявите всему миру, что «я творческий человек» – последнее цитируется некоторыми из моих «аккуратных партикулярных» «задниц» – соратников по английскому курсу «47-ой студии». А теперь расскажу вам об английском 47, профессор, и о мистере Бейкере, который является одним из лучших ваших друзей. Он в восторге от вас и от работы, которую вы делаете (у меня была получасовая конференция с ним сегодня утром), и он предложил поставить некоторые из пьес, которые вы ему прислали. Ему нравится мой «Бак Гэвин», и он говорит, что это более законченное произведение, чем моя «Третья ночь» [Профессор Кох отправил профессору Бейкеру рукописи двух пьес Вулфа, которые были поставлены «Carolina Playmakers»: «Возвращение Бака Гэвина» и «Третья ночь»], которая, по его словам, сначала увлекла его, но с течением времени потеряла интерес.

Я счастлив после утреннего разговора с ним, профессор, потому что не чувствую себя таким уж бесполезным. На днях я написал письмо Горацию [профессор Гораций Уильямс, заведующий кафедрой философии Университета Северной Каролины], когда меня охватило уныние, «глубокое, как яма от полюса до полюса», но с поразительной быстротой мое отношение снова изменилось. И причина тому: Первое задание мистера Бейкера для начинающих Пинерос – дать им возможность поработать над адаптацией актуального короткого рассказа. Моя первая попытка была гнилой, я понял это, когда сдал ее. В ней история развивалась постепенно и закончилась слезами в последней сцене, где отец по счастливой случайности умирает от сердечной недостаточности за сценой. Поначалу я совсем растерялся, профессор; не знал, куда обратиться. Мои коллеги по классу (нас дюжина) были зрелыми мужчинами, на восемь, десять и в одном случае на двадцать лет старше меня. Когда они критиковали, это выглядело следующим образом: «Сэр Артур Пинеро берет эту сцену и обрабатывает ее с непревзойденным искусством» или «Удивительное литературное очарование этой пьесы приводит меня в восхищение». Профессор, да поможет мне Бог, это