Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира - Нил Сэмворт

Ознакомительный фрагмент

Многие заключенные воспринимают память о тех беспорядках как знак почета. Они были самыми длинными в истории Британии – двадцать пять дней. Один офицер, с которым я работал, признался, что первые два дня были ужасными, а потом сотрудники просто начали считать сверхурочные. Два дня – вот сколько времени потребовалось, чтобы разобраться в ситуации, но затем из Лондона пришел приказ для персонала – удалиться к воротам, фактически сдав тюрьму заключенным. В то время на юге вспыхнули беспорядки в связи с налогами, и сторонники теории заговора утверждают, что правительство просто захотело отвлечь внимание СМИ на север. Офицеры убеждены, что в противном случае они получили бы тюрьму обратно в течение первой же недели.

Наряду с осужденными и заключенными под стражу из местных судов, в Стрэнджуэйс содержатся своего рода опаснейшие преступники, которых точно вы не хотели бы увидеть однажды за своим садовым забором. Мобильные устройства связи любого вида запрещены.

Тюремные офицеры и сотрудники оперативной поддержки управляют приемной, причем последние усердно работают за совсем небольшую зарплату, и это несмотря на то, что их часто призывают на помощь в сомнительных ситуациях. Важным местом является электронная диспетчерская, которая посылает радиосообщения и управляет электронными воротами. Она контролируется старшим офицером, а остальная часть персонала там – сотрудники оперативной поддержки. Когда что-то случается, они организуют сопротивление. Никто не следит постоянно за камерами видеонаблюдения – они везде, кроме камер: в коридорах, за тюремными стенами, во дворах, – но все записывается. Когда нужно пересмотреть какую-то запись, это делает служба безопасности. По последним подсчетам, в Стрэнджуэйс – более 1200 заключенных, а тюремных офицеров около 400, и не многим из них нравится быть там. Потому что, когда входишь в Стрэнджуэйс, сердце замирает.

Я хорошо помню свой первый рабочий день там – в апреле 2005 года, отчасти потому, что это было похоже на прогулку по лабиринту. Структурно Стрэнджуэйс разделен надвое. Там есть верхняя тюрьма, называемая так потому, что она находится на холме, – там я и начинал, в крыле К, и нижняя тюрьма с проходами, лестницами и воротами. У меня ушли годы, чтобы разобраться в этих лабиринтах.

В каждой из двух тюрем крылья разбегаются от круглого центра, как лепестки на цветке, высотой в четыре этажа. У каждого есть первый этаж, «единицы», и обычно три этажа сверху, известные как «двойки», «тройки» и «четверки». В нижней тюрьме расположены крылья A, B, C, D и E, каждое из которых является жилым, и крыло F с библиотекой и учебными классами. Нижняя тюрьма – довольно большое здание, эффектное и неприступное. В верхней тюрьме пять крыльев, каждое высотой в четыре этажа: G, H1, H2, I и K. По какой-то причине там нет крыла J – я не знаю почему.

После тех беспорядков кто-то из боссов решил, что кухни должны быть отделены от остального крыла, иначе зэки в следующий раз смогут окопаться там до тех пор, пока не закончатся банки с бобами.

Крыло К, куда меня распределили, было самым большим на Северо-Западе – 200 заключенных на трех этажах. И за каждым этажом наблюдали по два сотрудника. Заключенные не очень послушные ребята, не так ли?

Специфический запах ударил мне в нос, как только я вошел в здание. Тюрьма пахнет совершенно по-особенному. Не то чтобы плохо или неприятно, но такие учреждения имеют свой аромат – так же, как больницы.

Шестьсот подростковых спален пахли бы похоже, и, возможно, еще один ингредиент – общее настроение обреченности. Старое викторианское здание, Стрэнджуэйс к тому же имеет затхлый запах, и там слишком мало естественного света, чтобы как-то скрасить унылую цветовую гамму серого, темно-синего и магнолии. Еще полазив в интернете, я узнал, что архитектором тюрьмы был Альфред Уотерхаус, который также проектировал Манчестерскую ратушу. Должно быть, тюрьмой он занимался в выходной день. Форест-Бэнк был не то чтобы очень веселым, но по крайней мере новым. А единственной современной вещью в Стрэнджуэйс было освещение, делавшее все помещения похожими на один из тех унылых и мрачных подземных переходов в центре города, в которые детей просят не спускаться. Стрэнджуэйс не навевала депрессию, а была ее воплощением.

Конечно, все это не очень-то успокаивало меня тогда, а первый же человек, с которым я столкнулся, оглядел меня с ног до головы, не впечатлившись.

– Я слышал о тебе, Сэмворт. Ты просто хулиган…

После приветствия лучше не стало, отчасти потому, что моим обидчиком был старший офицер. Берти Бассетт, ростом 188 см, на добрые 20 кг тяжелее, чем я, и такой же громкий. Возможно, он был всего на год или два старше меня, и в этом случае ему, должно быть, жилось сложнее. Это был коренастый усатый парень со спокойным лицом и челюстью бульдога. У Берти была прическа как у монаха Тука из рассказов о Робине Гуде, и он уже поседел – во всяком случае, те волосы, что остались на его голове. Он был крупным мужчиной и Личностью с большой буквы. Говорить, что он был громким, было бы преуменьшением. Он говорил не так много, но орал, как армейский старший сержант на плацу. Если он думал, что я придурок, то выпячивал свою бочкообразную грудь и орал, что я придурок. Он орал на заключенных. Он орал на персонал. Он орал на всех. Я не сомневаюсь, что орал бы даже на свою бабушку. И разве мы не любили его за это?

Берти был настолько прямолинеен, насколько это вообще возможно, и мог быть довольно веселым – это все, что нужно от управленца, особенно в тюрьме. Облажайся ты, и на публике он поддержал бы тебя, а потом вызвал бы к себе в кабинет и назвал гребаным идиотом. У нас были привычные ругательства, которые тут же забывались. Если ты поможешь ему, он поможет тебе. Никто не таил обид.

Что касается этой истории с «хулиганом», мне хотелось бы думать, что, как только остальная часть персонала узнает меня, очень немногие сохранят это первоначальное впечатление. Берти скоро все поймет. Я стал Большим Сэмом – так меня называли даже офицеры заметно выше ростом. Ничто не могло поколебать мою трудовую дисциплину. Я всегда вносил свою лепту, и даже немного больше, если было нужно. Я взял за правило приходить пораньше, в половине седьмого утра. Проходил через металлоискатель, забирал ключи, выходил во двор и поднимался по главной дороге к верхней тюрьме. Этот участок – стерильная территория: как и в Форест-Бэнке, заключенных никогда туда не пускают, если только их не заковали перед этим в наручники и везут в охраняемом