«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

мотивов не был подходящим для того, чтобы назвать Катерину Ивановну. В её природе и её облике была только одна особенность, которая резко бросалась всем в глаза и по которой можно было бы ей дать кличку, а именно: у ней было густо смуглое лицо, что было редкостью у нас и, кстати сказать, такой цвет лица был не в почёте. Её можно было бы назвать цыганкой, какую кличку дали, например, Курбатовым в деревне Черепановой, а вот её не назвали, и это тоже показательно для её названия. Стандартное имя «Катерина Ивановна» было дано ей только за её внутренние душевные качества, в знак уважения к её человеческим достоинствам. На деревне это было не частным явлением, зато оно было показательным для характеристики общественных отношений в деревенской общине. Катерина Ивановна относилась к категории тех деревенских женщин, которые так восславил Н. А. Некрасов в своих стихотворениях, восславил их душевную красоту, богатство их души, природное благородство, сознание своего достоинство, ту черту в отношениях к другим людям, которая называется важеватостью, которая возбуждает уважение к носителю её. Непременным качеством людей этого типа являлось признанием у них ясного практического склада ума, сметливости, справедливости, в отношении к другим, нравственной чистоты, всего того, что создаёт авторитет человека. Не важно, какую общественную роль выполняет этот человек в данный момент. Она может быть и незначительной, но наступит такой момент, когда этот человек за его внутренние качества будет выдвинут на авансцену, и общество поручит ему такое дело, которое только ему можно доверить. Так именно и было с Катериной Ивановной.[335]

Мы знали её ещё до Октябрьской революции: она приходила к нам помогать нашей матушке на смену Парасковье «Рожковой». Она была тогда ещё незаметной по общественному положению деревенской женщиной, но уже с именем – «Катерина Ивановна». После революции выдвинули её на общественную работу по «женотделу», партийная организация села воспитала её и название «Катерина Ивановна» получило новое, более полное звучание, как название видного деятеля на селе.[336]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 764–766 об.

Бутины – отец и дочь

[1965 г. ]

Бутины жили недалеко от нас. Если сказать по-городскому, то в каком-нибудь квартале от нашего дома. Если выйдешь в направлении беликульской дороги, то при повороте на шарковскую дорогу, на которой было наше гумно, на самом углу справа и стоял их дом под деревянной крышей, с глухими тёсовыми воротами, густо просмоленными и с двухскатной в пол-аршина крышей. Все «службы» были подведены под одну крышу, дерновую, с проросшей на ней полынью и прижаты к дому так, что ограда была маленькой. Странное впечатление оставляло это строение: оно казалось как бы выморочным – ворота не открывались, около усадьбы не было обычного движения, даже не видно было детей, которые обычно играли у других домов. Хозяина тоже редко было видно; он ухитрялся как-то так вести своё хозяйство, что как-бы скрывался где-то внутри своего «замка». Даже колодец у него был где-то в огороде, так что за водой не нужно было ходить или ездить на речку. Хозяин был как-бы под шапкой-невидимкой.

Только однажды он шумно заявил о своем существовании и возбудил много толков и перетолков о случившемся с ним событии. Был у него любимый саврасый конёк, которого он сам вырастил, берёг его и не забивал работой.

И вот однажды он повёз на нём просфорню Марию Ивановну Мамину не то в Верх-Течу, не то в Далматов на какой-то праздник. Когда при возвращении ехали по Тече, конь закусил удила и понёс, сорвав управление им. Жители Течи были свидетелями ужасной картины: конь вихрем мчал по селу коробок, Сергей (хозяин) тянул вожжи, но безуспешно. Фуражка с головы у него слетела, волосы трепались, борода разделилась на две половины и тоже трепалась. Мария Ивановна замерла от ужаса и кричала: «Спасите, спасите!»

Конь остановился только при выезде из села. Злые языки потом говорили, что Сергей сам подстроил это, подщекотав коня перед въездом в село, чтобы «фарснуть» – дескать, «знай наших».

У него была единственная дочь – Агафья-Ганя. Жена [Дарья] была ограничена в движениях после какой-то болезни. В этом и была разгадка того, что строение казалось выморочным: некому было оживлять его. Оставался неясным вопрос: почему Агафью называли Ганей и даже Ганечкой. На селе не одна она была названа Агафьей, и таких чаще звали – Огашками, а тут – извольте – Ганя. На селе вообще не любили разбрасываться ласкательными и уменьшительными словами. Были Таньки, Паруньки, Саньки, и считалось, что в этих словах достаточно скрыто ласки. «Грешили» на то, что Агафья была в услужении у жены земского начальника – земчихи и та назвала её Ганей, а кто-то подслушал это слово как прозвище… и пошла писать. Другие возражали и законно: Агафья не была в услужении у земчихи. Спорщики сошлись на том, что, наверно, Агафья родилась под счастливой звездой, и вот-вот это объявится в её судьбе. Не иначе, что у Агафьи проявится какой-нибудь «талант».

«Талант» у Агафьи объявился при советской власти, когда она была уже замужем, бабой деревенской.

После коренного переворота в деревне [19]30-х годов пошли разные перемены: в Тече организованы были для детей ясли и детсад. Летом на Красной горке был организован пионерский лагерь. В Бродокалмаке выстроен хлебозавод, и в Течу привозили выпеченный хлеб. В селе построили столовую-буфет. В народном доме была открыта библиотека. Часто стала приезжать кинопередвижка, артисты. По Тече то и дело сновали автомашины на Челябинск, Шадринск и другие пункты. Стали проникать и физкультурные веяния: у кого-то из молодёжи появился футбольный мяч, предвестник матчей. Деревня, одним словом, перестраивалась и подтягивалась к жизни города. И вот где-то в «верхах» однажды решили устроить физкультурные соревнования в беге для женщин. Это была смелая мысль: сидевших ранее за прялками и кроснами поставить на бег, это в умах скептиков значило поставить на посмешище. Были сомнения и колебания, но решили рискнуть. Учредили премию: ситцевый головной платок. По тем временам это была не безделушка: деревня всё испытывала мануфактурный голод.[337]

И вот на состязание с некоторым смущением, а то и подталкиванием [выходили] девахи побойчее и… тут все ахнули: вышла Ганя. Поднялся смех, остроты, замечания. Дистанция была назначена солидной – по-деревенски. Дали сигнал, и соревнующиеся ринулись в бой. Начались крики: «Машка, поддай», «Настя, не поддавайся» и пр. Болельщики везде болельщики – кричат, свистят. У Гани была нелёгкая задача – обогнать девчонок моложе её, но зато она была опытнее