«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 754–763 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Яша-зеленика

[1965 г. ]

Ох, и живуч этот гоголевский Хлестаков в душе человеческой! Где только и при каких обстоятельствах он не высунет своё мурло! Гоголевского Хлестакова, как известно, воспитал таковым мир николаевского столичного чиновничества, а поводом к проявлению его такого духа послужила встреча его с уездными чиновниками, развращёнными всей системой государственного устройства Николая Палкина, как называл Николая I Л. Н. Толстой.

Яша явился таковым с японской войны. Соберётся около него кружок соседей, и кто-нибудь подзадорит его рассказать о том, как он воевал и остался живым, и Яков начинал хвастаться. Куда тут Ивану Александровичу с рассказами о Пушкине или каком-либо иностранном посланнике! Яша брал глубже, фантастичнее. Вот, например, он говорил о том, как он спасался от пуль. «Слышу – говорил он – жужжит она над головой… вз…вз…присяду. Али – слышу, пожужжит слева, враз отклонюсь». И он показывал, как он это делал. А однажды он совсем потерял контроль над своей фантазией и сказал: «Вот вижу, бомба оторвала голову одному солдатику, а я не растерялся, схватил её, как арбуз, и насадил её ему на шею». Слушатели ахнули! Но среди них нашёлся один остряк, который решил высмеять это хвастовство Якова и сказал: «Это – что за чудо ты, Яков, рассказал, а вот ты послушай, какое чудо произошло с одним человеком: он проглотил серебряный рубль, а вышло … пятачками». Трудно, вероятно, было угадать, понял ли он в этом иронию над его хвастовством. В отличие от гоголевского Хлестакова Яша хвастался бескорыстно и, в общем, не так часто.

Жил он на Горушках, имел избёнку и жену Катерину и больше ничего. Такое наследство он получил от родителей, и решили они с Катериной пойти к протоиерею: он – в работники, а она в стряпки. И вот здесь Яша проявил новое, не менее яркое качество своей души: он выступил в роли Отелло. Кто-то шепнул ему: «Смотри, Яков, твоя-то Катька с попятами тово…» А ему как раз больше приходилось бывать в отлучке от жены в поле. Озверел Яков. Напьётся пьяный и начинает «галиться» над Катериной. Сначала по «словесности»: «ах, ты такая-сякая растак-твою и в Бога, и в душу», а потом переходил и на «артикулы»: ручные – по лицу, голове, ножные – в то место, из которого человек появлялся на «божий свет». Зверел и зверствовал Яков, а того и не подумал, что на его Катерину и «зариться» то было не на что, потому что и бабьего то в ней ничего не было: кости да кожа, запуганное, забитое существо, морная – она могла возбудить к себе только жалость и к тому же держала себя строго… ни-ни. Но ревность слепа…. Протоиерейские молодцы иногда из жалости заступятся за Катерину, но это подливало ещё больше масла в душу буяна. «А вы ещё заступаетесь за неё, значит…», и мысль Якова ещё дальше уводили его в сторону ревности.

Однажды смотрю, в праздник двое из «бирючат», взявши – один за одну руку, а другой – за другую, волочат по земле к волости какую-то тушу, опрокинутую на спину. Оказалось – это волочили Яшу в каталажку: он чуть не убил пьяный Катерину, и его направляли в «отрезвитель».

Я не смог проследить дальнейшую судьбу Яши, и в моей памяти он остался в том роковом виде, в каком он описан в этом рассказе. Мне были известны ещё случаи зверского избиения жён некоторыми теченскими мужичками. Один из них мной описан в рассказе «Парунька сугоякская». Из воспоминаний детства в моей памяти сохранилось ещё одно событие, которое и теперь ещё так и стоит перед моими глазами: случай жестокого избиения одной женщины её благоверным супругом. Играли мы, мальчишки 7–8 лет, у ворот своего дома за оградой. Мимо проходила парочка пьяных в обнимку. Шли они и пели песни, дружно, как голубки. Вдруг он стал бить её. Что он только делал: таскал её за волосы на пыльной дороге, топтал ножищами. Мы сбежались на защиту жертвы, но реакция на нашу защиту последовала неожиданная для нас: «она», вся избитая, грязная кинулась с кулаками на нас и ругала нас крепкими словами.

Этот случай помог мне много позднее понять одни из жестоких тезисов философии деревенских женщин: если муж ревнует и бьёт – значит – любит. А какая это любовь, если он не ревнует и не бьёт?

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 394. Л. 34 об.-37 об.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Катерина Ивановна [Бородулина]

[1961 г. ]

Её знали все в нашем селе и называли только так: Катерина Ивановна. Если бы кто-нибудь почему-либо решился назвать её иначе, скажем, Катерина Бородулина, присоединив к её имени не то фамилию, не то прозвище, то этим он, во-первых, затруднил у другого человека возникновение её образа, а, во-вторых, отозвался бы о ней в обидной для неё форме, употребив как бы прозвище, в котором всегда есть оттенок унижения, насмешки над человеком. Наименование её Катерина Ивановна было её общественным именем, нормой, узаконенной деревенским обществом. На примере этого имени можно вскрыть тайну создания названия кого-либо народной молвой, народным творчеством. «Каким образом создавалось общественное имя у женщины – крестьянки в дореволюционное время?» Чаще всего у нас давались названия – клички, прозвища, например: Парасковья «Рожкова», Анна «зеленика» и пр. По отношению к Катерине Ивановне этот приём был исключён. Названия по профессии, например: Марья-прачка, Парасковья-коптельщица и пр. Этот приём был признан тоже не подходящим. По территориальному происхождению, например: Настенька черепановская, Парунька сугоякская и пр. Этот вариант тоже не был принят, а принят был вариант из имени и отчества. Как создавался вариант из имени и отчества, по каким мотивам? При этом варианте всегда отмечалось какое-либо особое качество носителя имени, особое уважение к нему, и его заслугам, например: Матрёну Сергеевну Уфимцеву именовали так за то, что она была знаменитой кулинаркой, Татьяну Павловну Постникову и Марфу Васильевну Попову – за то, что они были замечательными швеями. Называли по имени и отчеству некоторых женщин, так сказать, отражению – от названия их мужей, например: Марью Егоровну Новикову так именовали, потому что муж её был купец; Анну Ивановну Миронову, потому что муж её был видный негоциант. Ни один из этих