Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Карелы, как и финны, имеют праздничные выезды на удобной рессорной двуколке в одну лошадь без дуги. Это и есть те «почтовые лошади», на пользование которыми я получил право в Петрозаводске, в губернском совнархозе.

Кучером была жена десяцкого. Карелы плохо говорят по-русски, а женщины почти совершенно не говорят, почему этот прогон прошел молча.

В Пряжском, получив новую двуколку, в тот же день доехал до села Мальга.

Я торопился как можно скорее добраться до финской границы и только там передохнуть.

Чем дальше я удалялся от Петрозаводска, тем села становились беднее. Шоссированная дорога на Олонецк отклонилась почти на юг, а мне надо двигаться на запад и по проселочным дорогам.

В селе Мальга у десяцкого не было двуколки, и он предложил мне везти мой багаж на лошади, а нам идти пешком. Пришлось согласиться. И мы, с лошадью в поводу, тронулись не дорогой, а кратчайшей тропинкой по лесу на село Краснозер. Этот карел оказался разговорчивым, ругал советскую власть, чем радовал мою душу.

В Краснозере привал у нового десяцкого. Я показал ему документ. Он молча вышел, запряг лошадь и отвез меня в следующее село Штеккела. Село большое. Десяцкий был богатый карел. Он накормил меня и дал удобный кров на ночь. Узнав, кто я и куда еду, он говорит, указывая на мою кожаную тужурку:

– А эту сними, а то мужики в лесу топорами зарубят…

– Почему зарубят? – спрашиваю.

– Так ты же партийный… вот и зарубят, – твердит он.

Отвечаю ему, что я не партийный, а студент.

– А это-то… кожаная тужурка?.. Рази мы не знаем, што ее носят только партийные?!

Доказал ему, что я не партийный. Поверил. Но добавил:

– Ну, смотри же, верю, а то они ведь разорили нас. Все берут у крестьян… А какой у нас хлеб?.. Ведь живем в лесу! Лес не выкорчуешь – хлеба не получишь. Да и корчевание… его ведь годами делаешь! – поясняет он мне.

3 июня выехал в село Ведлозер. Оно лежит у берега озера того же названия.

Здесь я отдыхаю и пишу прощальные письма в станицу и в Петрозаводск станичнику, что я почти у цели.

К полудню следующего дня прибыл в село Палалахти, расположенное на высоком берегу Тулмозерского озера. Меня привезли прямо в какую-то «общественную квартиру», которую содержит вдова-карелка. У нее много детей. Почти все девушки. Ее фамилия Русских. Молодая и очень приятная старшая дочь лет двадцати четырех подходит ко мне и спрашивает – куда я еду? Отвечаю: студент, в командировке, еду осмотреть Тулмозерский завод. От нее узнаю, что финская граница от завода отстоит в 6 верстах. Чтобы разузнать все подробно, для их детей даю немного муки, сухарей и сахару-песку. Оказалось, что вся их семья – активные красные. Года два тому назад, когда финны заняли часть Карелии, они расстреляли их отца, председателя совета и ее мужа. Она теперь вдова, семья большая, но им помогает власть, как пострадавшим за революцию. На ней я вижу приличную широкую юбку, хорошую кофточку, а на ногах боксовые ботинки. Она одета почти по-городскому. Я говорю ей, что по ее костюму не видно, чтобы семья нуждалась. Она, наивно кокетничая, поясняет, что финны-коммунисты и местные карелы часто ходят в Финляндию тайком и оттуда приносят контрабандой ситец, бокс, костюмы, ботинки и прочее, чего в Финляндии очень много, ну и дарят им, вдовам, или продают дешево.

– А не опасно проходить границу? – затаенно спрашиваю я, ласково улыбаясь, а сам весь напрягся, чтобы не пропустить ни единого ее слова, ни единой мимики ее лица.

– С нашей стороны нет, свои везде, но с финской – опасно. Финны злые, стреляют, но наши знают секретные дорожки, да и там есть у нас свои люди. Я часто получаю подарки, – закончила она бесхитростно.

Узнаю дальше, что в их селе стоит «центральный пост Чека». Чекисты часто заходят к ним в гости. И как нарочно, в это время зашел какой-то чин – высокий, сухой, широкий в плечах блондин, с жестоким рябым лицом и начальническими красными нашивками на рукавах гимнастерки. Хотя он не обратил на меня никакого внимания, но его появление здесь мне не понравилось. А эта молодая вдовушка немедленно встала и как пташка подошла к нему. Я не мог слышать, о чем они говорили. Перебросившись несколькими фразами, он вышел, а «пташка» вновь подпорхнула ко мне и, обласканная моими подарками, вновь защебетала.

От нее узнаю, что прямо по главной дороге в Финляндию границу делает маленькая речка. На ней мост и там сильный «наш караул». По дороге до границы 18 верст. Дорога проходит мимо Тулмозерского завода, но на него не заходит. Почтовая двуколка ходит на Колозельгу, и, если я хочу побывать на заводе, надо слезть у поворота и уже пешком идти на завод, по шоссе, всего 2 версты. Завод разрушен, и там никого нет. Такое подробное ее щебетание пояснило мне все. Я был ей благодарен в душе. Но она не отходит от меня и кокетничает определенно, вводя в соблазн. Этого еще не хватало перед решительным и ответственным прыжком в полную неизвестность. Извинился, что мне некогда, надо писать свои научные наблюдения. Она ушла.

Свои наблюдения я умышленно записывал в тетрадь. В Петрозаводске у председателя губсовнархоза я попросил бумаги, чтобы сделать тетрадь для путевых заметок. Он дал мне отличную белую бумагу финских фабрик и, улыбнувшись, произнес: «Бумага ц а р с к а я». Я поблагодарил за любезность. Сделал тетрадь в 50 листов, на обложке которой демонстративно вывел надпись: «Тетрадь для заметок по Олонецкой губернии и Карельской советской республике студента Уральского Государственного Университета (дальше моя новая фамилия)».

В ней ежедневно я делал «научные заметки» в советском духе на тот случай, если бы был задержан, для доказательства своей работы в командировке.

Как перед решительным боем, на ночь я выкупался в Тулмозерском озере, надел чистое белье, хорошо поужинал, весело поговорил с обеими хозяюшками-вдовушками, довольными моими подарками, и лег спать.

Утром 4 июня рассортировал свои вещи. С собой беру только шинель, кожаную куртку и сумочку сухарей. Все, что осталось съестного – мука, сухари, немного сахара, – уложил в чемоданчик. Я знал, что сюда уже не вернусь, почему, прощаясь, сказал, чтобы хозяйки, до моего прибытия, присмотрели бы за ним.

К 11 часам утра к их дому подъехала почтовая двуколка. Женщины удивились, что я беру с собой шинель, куртку и сухари, так как «по