Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

— Ко мне, ну как вам сказать, молодой человек домой пришел, ма-ман сама в папильотках, в халате, не убранная, открыла ему и орет мне вглубь квартиры:

— Жанна, к тебе е…рь пришел.

Ну посудите сами, каково в моем положении:

— Маман, ну что ж вы меня на весь подъезд перед молодым человеком позорите?

Конфуз, конечно.

После нескольких таких походов и рассказов нашел себе Боря попутчика. Был у нас на курсе некий Шевалье. Ни имени, ни фамилии, жирноватый, килограммов на девяносто, такой мэн с истмата, кажется. Он обращался ко всем приблизительно так:

— Не соблаговолите ли, сэр, одолжить мне пятерочку до стипендии…

— Сиятельный граф, нет ли у вас завалящего учебничка истории марлена, плиз…

— Позвольте мне, сударь, внести некоторую ясность…

Ну и сам был по собственному выбору всеми называем — Шевалье. Роль такая.

Боря говорит:

— Я его предупредил: народ болезненно-мнительный. Никаких петухов и козлов, три раза подумай, прежде чем ответишь, на меня посмотри.

— Пришли, сели на лавочку, через некоторое время окружили нас пидоры, завязался разговор. Говорю только я (рассказ Бори Охгбер-га), оборачиваюсь на Шевалье: молчит, сдерживается, дуется, тужиться, но молчит, разговору не мешает. И тут один из них в исключительно вежливой форме у нас обоих спрашивает:

— А у вас есть опыт половых связей с однополыми людьми?

Я только было задумался, как бы поаккуратней ответить, но не успел. Шевалье, как конь молодой, уже больше не сдержался, захохотал как сумасшедший и заорал:

— Нет, сударь, не приходились… ха-ха-ха!

Конфуз! Пришлось спешно ретироваться. Едва ли снова удастся отношения наладить.

Я был у Бори на свадьбе. Маленькая темненькая армяночка, тоже дочь какого-то большого начальника республиканского масштаба: толма, каркандак, армянская кухня в Москве.

Последний раз я встретил Борю случайно не в случайном месте. Я уже давно защитился, приехал на родной факультет в командировку. И он тоже. Жил он не в столице Ереване, а в каком-то небольшом армянском городке.

— Первый секретарь горкома, кое-как на русском говорит, но плохо понимает. И учительница русского языка. Все остальные не только не говорят на русском и не понимают, не знают о его существовании. Хочешь жить, толму кушать — учи армянский.

При этом сам Боря за эти не более чем пять лет, что мы не виделись, говорил на родном русском с жутким базарным кавказским акцентом.

Саша Абрамов

Александр Иванович Абрамов.

Книга «Философы России XIX–XX столетий» открывается его именем.

Долго, несколько лет не звонил ему. Набрал, кто-то чужим голосом:

— Здесь таких нет.

Через месяц набрал опять. Тот же ответ. Прошло еще пару месяцев. Послал Люсю, у нее рука легче. Подняла трубку женщина:

— Такой здесь не живет. Его многие спрашивают. Не знаем. Нам этот телефон дали.

Я уже в ужасе, догадываюсь, набираю «Яндекс».

Умер. Четыре года назад.

Саша! Друг дорогой.

Познакомились мы с ним одним из первых. Длинный, за метр девяносто, и худой, как вьюнош. Он был так худ, что вершина его небоскреба чуть покачивалась, даже когда он стоял разговаривал. К тому же у него была Х-образная кривизна ног. Через пару лет он тяжко и неудачно упал, сломал свою длинную ногу, лежал, потом полгода ходил на костылях и за это время набрал как минимум килограмм сорок. Отяжелел, ходил вперевалку, еще совсем молодым, ему и тридцати не было, стал похож на уважаемого профессора, лицо гладкое, голова почти лысая.

И сразу же об этом: он дико заикался, закатывался. Кроме одноклассника Саши Баранникова, может быть, никто из сотни моих знакомых заик не закатывался столь тяжко. Еще в студенчестве стал с этим бороться, долго лежал в психбольнице. Там их, лечащихся от заикания, заставляли выходить на улицу и обращаться с простым вопросом к прохожим.

Для себя Саша подобрал вопросик:

— Не подскажите ли, как пройти на улицу адмирала Колчака?

Задавать такой вопрос было не страшно — за спиной сумасшедший дом. Обычно люди просто отскакивали и, заикаясь, говорили, что не знают такой улицы.

— Только один пролетарий не утратил своей пролетарской бдительности, долго подозрительно рассматривал меня и веско ответил: «Такой улицы нет и быть не может. Адмирал Колчак — белогвардеец, враг советской власти».

Тяжелая, упорная, ежедневная борьба с заиканием дала результаты. Саша сам напросился читать лекции, и все больше, больше, в конце жизни он стал говорить почти гладко. Предчувствуя волну заикания, он замолкал, делал два-три широких, как вынутая из воды рыба, зевка во весь рот и с усилием продолжал говорить.

Из психушки он приносил специальные тесты и проверял всех желающих.

По-моему, он искренне радовался, торжествовал, что и по этим тестам я получался лучше всех, изобретательным и предусмотрительным, самым нестандартно мыслящим (а Володя Жуков, наоборот, как ребенок обижался, что по итогам опять оказывался самым заурядным, заранее предсказуемым. Он даже со слезами в голосе угрожал, что в следующий раз наответит как-нибудь позаковыристей. Но опять выходила серединка).

Люся говорила:

— Если с тобой что-нибудь случится, не кто другой, но именно Саша все оценит, переберет, лучшее издаст.

Не пришлось.

Про себя Саша с некоей гордостью сказал, что его психическая анормальность ему нравится и сказывается в кропотливой деловой аккуратности.

— Если, скажем, комната не просто грязная, а нарочно завалена, нет чистого уголка, у многих опустятся руки. Я же начну с малого, с любого подоконника и, продвигаясь медленно, почти незаметно, довольно быстро очищу всю комнату.

— Лопату тебе в руки, Саша.

Конечно, он был членом партии, гораздо легче жить, но всего идеологического, партийного, сторонился, чурался. Диссидентом не был, но любил анекдоты про грехи наших вождей, вел критические политические разговоры, не просто слушал, но всегда стремился добавить в него еще одну краску, еще одну щепотку перца.

Давно, задолго до нашего с ним знакомства, Абрамов придумал себе имидж. Многие так делают, вот, скажем, теперь все те, кто татуируются. Они хотят выглядеть как-то не так, и в большинстве мне не нравится, как у них выходит. Обобщая, могу сказать, что наиболее популярный образ, который выбирают себе люди, молодые люди, включая милых девушек, — некая крутизна. Неглупый парень колет себе татуш-ки чуть ли не на лице — крутой, девушки ведут себя как будто стажировались в портовом публичном доме — крутые. Дешевка! Не крутизна, а дешевка. Но и показатель того, каков наш мир. Мир, в котором мы живем, жесток и беспощаден. Агрессия выше ценится и чаще встречается, чем реальное миролюбие. Если ты не крутой, ты — лох.

Неудачник, тряпка, ботаник, романтик.

Саша играл