Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий

возвращают Людовика XVIII и сами приговаривают себя»[1868], — иными словами, из двух зол выбрали явно большее.

Первые шаги новой власти были подчёркнуто карательными, причём роль главного карателя подневольно, но всё-таки взял на себя Фуше. Именно ему как министру полиции король поручил составить проскрипционные списки всех противников своего режима. 24 июля Фуше публикует сразу два списка антироялистов: в первый из них вошли 19 военных служак, которые должны были предстать перед военным трибуналом; во второй — 38 гражданских лиц, с которых надлежало взять подписку о невыезде до окончательного решения их судьбы. В этих списках — «все товарищи Фуше, бывшие с ним во Временном правительстве, последние его товарищи по Конвенту, товарищи по революции <…>. Только одно-единственное имя отсутствует в нём — имя Жозефа Фуше». Это своё наблюдение Стефан Цвейг тут же уточняет: «Вернее, оно не отсутствует. Имя Фуше стоит в документе. Но не в тексте, не среди обвиняемых министров Наполеона, а в качестве подписи королевского министра, отправляющего на смерть или в изгнание всех своих прежних товарищей, как имя палача»[1869].

При этом «палач», верный себе, своей натуре, «заметает» на всякий случай отдельные следы: кто-то «забыт» и вообще не попал в список, как Жан-Жак Режи Камбасерес, а кто-то вычеркнут, как Бенжамен Констан. Лазар Карно, оставшийся в одном из списков, гневно осведомился у Фуше: «Куда же мне теперь идти, предатель?» Фуше лишь усмехнулся: «Куда хочешь, дурак»[1870].

Двумя первыми списками палаческая «арифметика» Фуше не ограничилась. Были и другие. В.А. Бутенко насчитывал в целом — в двух списках — до 300 имён, а хорошо осведомлённый А.-М. Лавалетт даже 2 тыс.[1871] Впрочем, роялисты на всех уровнях власти чинили расправу с инакомыслящими (в первую очередь с бонапартистами) и в обход списков, но в угоду и к выгоде «христианнейшего короля».

«Белый» террор второй Реставрации (как и первый) начался сразу по прибытии Людовика XVIII в Париж[1872]. Кстати, само понятие «белый террор» впервые в истории появилось именно в то время во Франции — по цвету знамени и герба (белых лилий) Бурбонов. Уже к августу 1815 г. число арестованных достигло 70 тыс. Только военные суды и чрезвычайные трибуналы вынесли 10 тыс. обвинительных (преимущественно смертных) приговоров. Около 100 тыс. человек были уволены с гражданской службы, а число уволенных из армии не поддавалось подсчёту: «Возмущённые отказом от трёхцветного знамени, войска массированно дезертируют, — читаем о том времени у Д. Вильпена, — тех же, кто остаётся, с лёгкостью увольняют»[1873]. Арестовывали и бросали в тюрьмы людей по малейшему подозрению в республиканизме и бонапартизме, а также по ходячему обвинению в том, что они благодаря революции приобрели земли духовенства и верного Бурбонам дворянства.

Жертвами «белого» террора стали выдающиеся соратники Наполеона, его генералы и маршалы, прославившие Францию в борьбе с её внешними врагами. Первым из них уже 9 июля, на следующий день после въезда Людовика XVIII в Париж, был арестован граф Антуан-Мари Лавалетт. Его заточили в тюрьму Консьержери, которая «пользовалась славой наихудшей из всех парижских тюрем»[1874] (здесь сидели перед казнью королева Мария Антуанетта, убийца Ж.-П. Марата Шарлотта Корде, вождь шуанов Ж. Кадудаль и др.). После того как Лавалетт был осуждён на смертную казнь, к нему в камеру смертника допустили проститься его жену Эмилию (урождённую Богарне, племянницу Жозефины). Оставленные наедине супруги обменялись одеждой. Эмилия заняла место мужа в камере, а он в платье жены, прикрыв лицо платком, вышел из камеры и миновал караульные посты. Этот, нашумевший на всю Европу, побег Лавалетта спас и продлил ему жизнь на 15 лет, однако жене его стоил слишком дорого: некоторое время тюремщики «христианнейшего короля» продержали её в той же камере, а когда освободили, она вследствие пережитых ею в судьбе мужа потрясений лишилась рассудка. Наполеон, узнав (на острове Святой Елены) о жертвенном подвиге Эмилии, назвал её «настоящей героиней Европы»[1875].

2 августа был арестован и 19-го расстрелян другой генерал и граф — Шарль-Франсуа Лабедуайер. «После краткой беседы со священником он сам командует взводом солдат, который приготовился его расстрелять: «Друзья мои, стреляйте и не промахнитесь!.. Целься… Огонь!»»[1876]. Так же героически вели себя при аресте, на суде и под пулями взвода карателей ещё два наполеоновских генерала — братья Константен и Сезар Фоше. Когда их расстреливали (27 сентября 1815 г.), «братья держались за руки»[1877]. А пока судили и казнили Лабедуайера и братьев Фоше, в Консьержери ждал своей очереди один из наиболее прославленных маршалов Наполеона Мишель Ней — герцог Эльхингенский и князь Московский, «храбрейший из храбрых».

Ней был арестован ещё 3 августа. Людовик XVIII повелел судить его за мартовскую измену судом специально учреждённого военного трибунала, в состав которого вошли четверо наполеоновских маршалов, недавних сослуживцев Нея (Ж.Б. Журдан, А. Массена, П.Ф. Ожеро и Э.А. Мортье), а также ещё три высокопоставленных, малоизвестных офицера[1878]. Маршал Л.Н. Даву, отказавшийся служить Бурбонам, но и не подвергшийся серьёзным репрессиям, в те дни был уверен, что трибунал оправдает «храбрейшего из храбрых»: «Никто не сможет осудить такого человека. Никто, даже Рагуза!» (т.е. Мармон, герцог Рагузский). Однако сам Ней почему-то выразил недоверие трибуналу и потребовал, чтобы его, пэра Франции, судил не военный трибунал (больше половины которого составляли его боевые соратники), а суд Палаты пэров, где верховодили противники бонапартизма.

Суд Палаты пэров был скорым, а приговор его, как и следовало ожидать, жестоким. Прозаседав три дня, с 4 по 6 декабря, пэры проголосовали за меру наказания своему, самому выдающемуся из них, коллеге: 109 голосов — за смертную казнь, 17 — за ссылку, пятеро воздержались. За смертный приговор Нею голосовали в Палате пэров и пять бывших маршалов Франции: предатель О.-Ф. Мармон, уклонист К.-П. Виктор и три отставных старейшины маршальского созвездия: Ф.Э. Келлерман, Д. Периньон, Ж.М.Ф. Серрюрье, жить которым оставалось уже недолго: Келлерману — 5 лет, Серрюрье — 4, Периньону — 3 года.

Последний в истории Франции и России «князь Московский» был расстрелян 7 декабря 1815 г. возле решётки Люксембургского сада на площади Обсерватории. Присутствовавший при этой экзекуции адъютант Александра I граф Луи-Виктор-Леон де Рошешуар, который был тогда военным комендантом Парижа, вспоминал: «Конечно, он отказался стать на колени и не позволил завязать себе глаза <…>. Повернулся лицом к взводу, державшему ружья на прицеле. И тут, с осанкой, которую я никогда не забуду, столько в ней было благородства, спокойствия и достоинства, без всякой рисовки,