Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

каждый раз – новая, потому что из дому я выхожу без палки. Цветы по большей части полевые, тоже найденные во время прогулки. Книжка – не потому, чтобы я была таким уж синим чулком, что и на небо смотрю через печатную страницу; большей частью она вовсе не раскрывается в продолжение всей прогулки, продолжающейся иной раз не час и не два; но когда я иду с этими друзьями моих одиноких и долгих шаганий, мне кажется, что я не одна, что при мне есть какие-то близкие, хотя молчаливые, но живые и тем более приятные, что они мне не мешают, спутники. Без них мне всегда чего-то недостает; и сколько мне ни доставалось от мамы за то, что я заваливаю свою комнату палками, я не перестаю таскать их, где бы это ни было.

16/VII. На днях отвезла Ольденбургу свою заметку о Светлом озере в Белоруссии. Он отправил ее Шахматову. Когда-то придет ответ и каков он будет216!

Сегодня в 5 часов дня распространился слух, что в 3 часа дня Варшава взята немцами…

Конечно, этого надо было ожидать, но как будто удар плети, который ожидался, менее болезнен!

Появилось в газете известие, что германское правительство разрешило трем уполномоченным датского Красного Креста с тремя русскими сестрами милосердия осмотреть лагери наших военнопленных в Германии. Буду пытаться попасть в число этих трех; пожалуй, это скорее удастся, чем мой первоначальный проект, которого, однако, тоже не оставлю в будущем217.

Боюсь ли этой поездки? Боюсь ли того, что со мной там может случиться?.. Конечно, боюсь, но неужели все звонкие слова, писанные мною за эти дни, не больше как звонкие слова? Неужели я действительно не в состоянии пострадать за родину, дрожу за свою шкуру и все, что говорила, – лгала?..

Нет, нет и нет. Я готова на жертву, я исполню свой долг, и если меня пошлют, поеду, а там – будь что будет! Во всяком случае, я все время буду думать о чести и достоинстве России.

Много передумала я и перестрадала за последние две недели; на этот раз не за себя, т. к. о себе в эти дни я думала меньше всего и, кажется, с собой уж покончила. Мне кажется, что многое во мне очистилось, успокоилось, улеглось, что небольшие вспышки прежней безудержной веселости и шаловливости были уже последними вспышками.

Да и пора! Полжизни прожито, если не больше: в 30 лет можно стать солидной и человеком, а не каким-то неопределенным существом; надо, наконец, научиться к жизни и делу относиться как к вещам серьезным, а не игрушкам каким-то, что было до сих пор.

Вот теперь я хочу добиваться этой поездки в Германию. А если она не удастся – возьмусь за другое. И ведь там – это мне уж не Пушкинский Дом будет, где я занималась развешиванием картинок, перебиранием книжек да маленькими стычками с Модзалевским; там никто не посмотрит, в духе ли я сегодня, не устала ли, хорошо ли себя чувствую; там – что бы со мной ни случилось, хотя бы даже сама смерть, никто этого не заметит, потому что там единиц не существует; и самой мне придется забыть о том, что я единица, что я имею какие-то чувства и мысли, что я некто, а не нечто.

Ну что ж, в чем же тогда и жертва отечеству, если не в том, чтобы «душу свою положить за други своя»218…

Пока передумала много путей, как добиться командировки от Красного Креста, с чего начать, как приступить к делу; все, что придумала, – забраковала; есть, пожалуй, один приличный и деловой путь, по нему и пойду, если поездка в Германию не удастся, а пока – все силы и все внимание на это.

Другом моим и вдохновителем в эти дни был Никитенко. Много помог он мне своим личным примером, и то, что я сумела воспринять его в виде примера себе, сумела оценить его честную, исполненную гражданского достоинства жизнь, служит уже достаточным признаком моей зрелости…

Позже. Была у Ильина в указанные в адрес-календаре часы, но оказалось, что они изменены, и Ильин меня не принял, хотя и был в Управлении219.

17/VII. Сегодня уже была в настоящие часы, но прием не состоялся, т. к. Ильин не приехал.

Следующий приемный день – понедельник, праздник (20 июля, Илья); дальше – среда, табельный день220; еще дальше – пятница, значит, пройдет неделя от сегодняшнего дня, и за это время может быть двадцать совещаний и назначений депутаток для поездки в Германию. Что за невезение!

19/VII. Так! Решила послать Ильину письмо. Что-то будет!..

20/VII. С большим удовлетворением читала сегодня отчет о думском заседании221. Вот оно, то слово, громкое, свободное, искреннее, глубокое, слово-дело русского патриота, которого просила душа, которое я искала безуспешно то в литературе, то в газете. И с этим словом как не укрепиться верой в победу, как не воспрянуть новой бодростью, как не окрылиться свежими силами.

Надо, надо до конца идти мне в раз принятом направлении и добиться подходящего для себя дела по нуждам военного времени.

Правда, чувствую себя очень плохо: слабость, головокружение, головные боли, но… дело вылечит меня, иначе – на что же я годна!

Позже. В какой хороший момент мы живем! Как счастливы должны мы быть тем, что его переживаем, и как будут завидовать нам наши потомки, которые, собственно, одни только и пожнут настоящие плоды от наших теперешних жертв и трудов и долго будут питаться тем духовным богатством, тем историческим содержанием, которое оставит им эта великая, ни с чем не сравнимая война. Весь XX век будет освещен светом наших дней, и сейчас невозможно себе даже представить, какой будет Европа через такой небольшой промежуток времени, как 20–30 лет после этой войны, куда шагнем мы в своем историческом развитии.

22/VII. В наше время реформ и строительства довольно приятен и знаменателен факт учреждения статута нового ордена св. Ольги для женщин в ознаменование их гражданских заслуг и трудов222.

Конечно, было бы гораздо лучше, если бы он не был исключительно женским и если бы женщины награждались обычными орденами, если уж этот институт наград существует; также было бы лучше, если бы положение об ордене было хоть доведено до конца и чтобы награжденные им женщины получили все права; но, конечно, трудно ожидать из тех сфер, из которых вышел статут, чего-нибудь подобного, да еще сразу и по доброй воле. Достаточно