Александр Лавров - Андрей Белый

Конспектирую, что имею против вас.

A) Брюсов: 1) третирует меня (после каждой почти встречи в «Весах» я ухожу со стиснутыми зубами: надо удивляться моей выдержке, видя бестактности и невоспитанность Брюсова по отношению ко мне).

2) Пользуется мной, когда ему нужно, и перегрызает горло, когда начинаю быть самим собой: но я рабом не был, подтирать рот Брюсову не намерен.

3) Как нами выбранный председатель литературной комиссии превышает свои полномочия: мы не подчиненные, а товарищи в «Эстетике». Он же явно не желает допустить моего фактического участия, и я выхожу из комиссии.

B) Ты: 1) распространяешь ложь о моей лекции, ругаешь меня на всех перекрестках, а при встречах целуешься со мной.

2) Имеешь тенденции подозревать меня в отступлении от принятой нами платформы вопреки всем данным; сам же осуществляешь ее, только болтая в гостиных да написав несколько незначительных заметок в «Весах»[1067]. Я же ради платформы более всего вынес и более всех ее проводил. Я называю сознательной «провокацией» Твои поступки, ибо они на руку какой-то интриге, которую затевает против меня Брюсов.

3) Изменяешь круто свои отношения ко мне (в течение 5 лет, по Твоему всегдашнему заявлению, прочные) в тот момент, когда Брюсову нужно меня доконать.

4) Смотришь в рот Брюсову и спускаешь ему его грубость.

5) Знаешь, какой я одинокий и всеми покинутый, и бросаешь в меня камень.

6) Не о Твоей приверженности к поэзии Брюсова (разве я ей не привержен?) и о наших с Тобой идейных разногласиях идет речь и даже не о моей неверности нашей платформе (включая последним фельетоном, я более всех ее провожу); я говорю о Твоей роли как «слепого» или «зрячего» орудия в «скверном деле» против меня.

7) Ввиду всего этого заключаю, что Вы с Брюсовым изменили нашему летнему соглашению без уведомления меня. Что значит крутая перемена ко мне после того, как я был включен в принятую тактику. Это — в «стиле» Брюсова. Я не знал, что это — и Твой стиль. Как человек, которому оказали доверие, а потом сочли его доверия не заслуживающим, я считаю себя, не как литературный деятель, а как человек, нравственно оскорбленным. Ты забываешь, что я не мальчишка, а человек, строго взвешивающий про себя поступки лиц, к которым отнесся хотя бы раз в жизни всерьез. Это о внутренней стороне моих притязаний. Что касается стороны внешней, то престиж своего имени я должен держать высоко, и такого поведения, какое принял по отношению меня Брюсов, я не встречал ни от кого, хотя жизнь сталкивала меня с людьми разнообразных направлений и общественных положений. Сталкиваясь с Брюсовым, мне остается лишь отмечать свой «аристократизм» духа и его «мещанство» в области нравственности.

8) Твой метод выгоняет меня из литературы: я предоставляю «мещанам» духа переносить личную уязвленность в литературу. И выйдя из «Весов», не в «Руно» же, «Оры»[1068] и «Факелы»[1069] я вернусь! Я останусь без возможности высказываться, имея лишь теперь «Русское Слово». Может быть, Вам с Брюсовым только это и нужно: низвести А. Белого до газетного фельетона, чтобы лицемерно сокрушаться: «А. Белый стал фельетонистом», как это делал Брюсов, забывая, что для тактики или для него же я писал чаще, чем следует, в газетах[1070]. Предатели, ах, предатели: «Что делаете, делайте скорей».

9) Все это вместе господин Брюсов + Ты против меня до крайности «нечистоплотно» (помнишь Твои нападки на меня за приверженность к Брюсову и Бальмонту в присутствии моего отца, относившегося недоверчиво к литературе новейшей?[1071] Как тогда Ты предавал меня в моей любви к Брюсову отцу, так теперь же Ты предаешь Брюсову мое желание в литературе быть товарищем поэтов и писателей по работе, а не лакеем, подтирающим рот господину Брюсову?). Друг мой, я зажимаю нос, чтобы не слышать дурного запаха, и не могу: с зажатым носом продолжаю слышать дурной запах… «О, чистый воздух вершин!.. О эти „высшие люди“: от них еще дурно пахнет!»[1072]

Но вам говорю: не доводите меня до необходимости выпрямиться во весь свой рост, до необходимости возвысить голос, как подобает это мне по данному мне от Бога праву.

_____________________________

«Характеристики современников» Андрея Белого

Знакомство с публикуемым текстом, возможно, позволит внести некоторые коррективы в трактовку позднейших мемуарных книг Андрея Белого — в предположения о том, что многие негативные и гротескно-иронические портреты современников, запечатленные в них, объясняются главным образом стремлением писателя «соответствовать» советским идеологическим канонам и цензурным условиям. «Пусть бы Белый, понося не только меня, но, за ничтожными исключениями, всё и всех, исходил из действительных фактов: люди грешны, дурное можно припомнить о каждом. „Изнанка символизма“, показанная правдиво, имела бы свою мемуарную ценность. Но Белый фантазирует — в этом заключается характерная особенность работы, с особою силой проступившая именно в этом томе», — писал В. Ф. Ходасевич в статье о «Между двух революций», подмечая также специфическую направленность фантазирования Белого в этой книге: «И если раньше чуть ли не все окружающие мерещились ему чуть ли не демонами, злоумышляющими против него, почти солнечного героя, почти „огненного ангела“, то теперь, в соответствии с новым освещением событий, своих личных недругов он был вынужден превратить в акул и наймитов капитализма»[1074]. Кратко, но с убийственной резкостью отозвался о мемуарах Белого и другой его современник, П. П. Перцов: «Второй том Белого (воспом<инания>) видел и скажу не по-буддийски: вовремя он умер. И то успел сильно вымазаться»[1075].

Вынужденный в мемуарной трилогии следовать непременному условию «вымазаться», Белый, однако, и гораздо ранее, не скованный ни договорными отношениями с советскими издательствами, ни какими бы то ни было иными сторонними условиями и требованиями, в своих отзывах о ближайших литературных сподвижниках бывал порой более чем пристрастен. Беглые «характеристики современников», заготовленные явно не для печати и едва ли для широкого распространения в «своей» среде, — очевидное тому подтверждение: «негатив» и «позитив» в них — с подчеркнутым преобладанием первого — распределяются, безусловно, не по внутреннему или внешнему «заказу»; «фантазирования» — ни с целью дискредитации, ни с тенденцией к апологетике — в этих лаконичных синтетических портретах нет, налицо же — зоркий, чрезвычайно пристрастный, обнаженно-резкий анализ, своего рода интеллектуальная рентгеноскопия, с установкой на обнаружение скрытых «недугов» или «пороков». Открытым, конечно, останется вопрос, точен или ошибочен тот или иной поставленный Белым диагноз, однако в наличии некоторых подмеченных им особенностей, черт и синдромов у их носителей сомневаться не приходится. В целом же этот набросок дает дополнительное знание не только о затронутых в нем лицах, но и главным образом о самом Андрее Белом, подтверждает действенность в его внутреннем облике тех психологических черт, которые в свое время проницательно подметила З. Н. Гиппиус: «Надо знать Борю Бугаева, понимать его, чтобы не обращать никакого внимания на его отношение к человеку в данную минуту. Вот он говорит, что любит кого-нибудь; с блеском и проникновением рисует он образ этого человека; а я уже знаю, что завтра он его же будет ненавидеть до кровомщения, до желания убить… или написать на него пасквиль; с блеском нарисует его образ темными красками… Какое же это имеет значение, — если, конечно, думать не о Бугаеве, а о том, на кого направлены стрелы его любви или ненависти?»[1076]