Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

это время выпускаются „Труды студентов педаг<огического> фак<ультета>“ под названием „Сказки“[7] и т. д. На них тратятся деньги и т. д. и т. д.» <…>

Эта возмутительная и неграмотная передержка была, к сожалению, не единственной. Еще хуже было, когда речь зашла о «Живой Старине»; там определенно доказывалось, что журнал в ненадежных руках и т. п.

Как же быть, дорогой Сергей Федорович, – ведь руки опускаются. Это – результаты пятилетней напряженной работы. За эти пять лет, почти совсем забросив или, вернее, отставив на второе место личную научную работу, я как вол и каторжник трудился над организацией общей работы. Мне удалось, благодаря налаженным печатным трудам, поставить Иркутск на одно из первых мест в краеведческой среде и обратить на него внимание западных ученых. И вот – результат!

Невероятно тяжело.

Вы, конечно, понимаете, что это только начало и за этим последуют другие моменты.

Во всяком случае, как бы это ни кончилось, работать в прежнем направлении будет невозможно. Вероятно, мне предложат отказаться от изучения сказок, предложат прекратить «Ж<ивую> Старину» (или, б<ыть> м<ожет>, передать ее Петри[8]) и т. д. А м<ожет> б<ыть>, будет что-нибудь и еще хуже[9].

Идеологические препятствия на пути «Сибирской живой старины» сочетались с финансовыми и техническими трудностями. Еще в письме к Ольденбургу от 28 ноября 1928 г. М. К. сетовал:

В нынешнем году мы, вероятно, последний уже раз получаем субсидию из гос<ударственного> бюджета, – на будущий год, как Вы знаете, все провинциальные краеведч<еские> общества должны уже окончательно перейти на местные средства. И тут-то – отстоять субсидию на спец<иальное> изд<ание> Сиб<ирской> Жив<ой> Стар<ины> будет не так-то легко. Тем более что к этому примешается еще много посторонних моментов. В местной газетке уже был иронический выпад (из кружка Петри) по поводу журналов «Живое – мертвое, мертвое – живое»[10].

И здесь моральная поддержка Центра будет иметь чрезвычайно важное значение[11].

Напоминая Ольденбургу о пятилетии «Сибирской живой старины», М. К. полагал, что было бы чрезвычайно важно отметить эту дату в Русском географическом обществе. «Такое внимание со стороны нашего Центрального Отдела, – писал он в том же письме, – было бы для нас необычайно важно опять-таки не в каких-н<и>б<удь> личных или т<ому> п<одобных> целях, но только в смысле дальнейшего укрепления журнала и завоевания ему прочного положения»[12].

Кроме того, М. К. напоминал Ольденбургу о его обещании откликнуться на «Сибирскую живую старину» в московском ежемесячном журнале «Печать и революция»: рецензию председателя Центрального бюро краеведения иркутяне ждали, по словам Азадовского, «с нетерпением и надеждами»[13].

Отклик Ольденбурга на семь выпусков журнала появился в самом конце 1928 г. Как и в первой рецензии, Ольденбург дал иркутскому изданию высочайшую оценку. Отмечая заслуги ВСОРГО, отметившего в 1926 г. свое 75-летие, Ольденбург писал:

У Отдела были и есть, несомненно, свои пути, и они нашли себе за наше время полное отражение в «Сибирской живой старине». <…> Ее сотрудники учитывают очень хорошо тот исторический момент, в который они живут и когда жизнь полна явлениями, которые никогда уже не повторятся и которые надо поэтому торопиться наблюдать в их бурной динамике. <…> Не будет преувеличением сказать, что разбираемый нами журнал – образцовый: он служит ярким доказательством большой научной работы, проделанной на местах в труднейшие годы революции и ведомой теперь с большим уменьем[14].

В заключение Ольденбург высказывал пожелание «Сибирской живой старине» «увеличить свой объем и участить выпуски журнала»[15]. Но даже авторитетное мнение Ольденбурга вряд ли могло изменить ход событий, тем более что в 1929 г. началась шумная кампания, направленная против руководства Академии наук. В одной из заказных политических книжек того времени, выпущенной в Сибири и разоблачавшей «аппарат крупных академических дельцов», имя Ольденбурга недвусмысленно соединялось с именами профессоров Иркутского университета. «Из кого состоит этот аппарат? – спрашивал автор. – Во главе его в СССР-ском масштабе стоит академик С. Ф. О<льденбург>. У нас в Иркутске – Б<ушмакин> и его помощники А<задовский> и ряд других помельче»[16].

Особым нападкам подвергся Г. С. Виноградов; утверждалось (тем же автором), что «профессор этнографии никогда не занимался этнографией»[17].

Неудивительно, что последний выпуск «Сибирской живой старины», собранный уже к началу 1929 г., пробивался к печати долго и трудно. «С Жив<ой> Стар<иной> дело идет тихо, – сообщал Виноградов 12 мая 1929 г. своему соредактору. – Первую статью цензор держал шесть месяцев, вторую – пять. <…> Номер получается неплохой, только без хорошей передовой. Зато 1001 иллюстрация…»[18].

Подготовкой этого выпуска занимался в основном Виноградов, поскольку первую половину 1929 г. М. К. провел вне Иркутска. В качестве «передовой» Виноградов собирался поместить «прекрасно написанную» статью С. Н. Дурылина «Художник сибирской живой старины» (о Сурикове). «Такой соблазн, такой соблазн нашу книжечку украсить такою работкой!..» – восклицал Виноградов в письме к М. К.[19] Однако С. Н. Дурылин (1886–1954), литературовед, историк искусства, театральный критик и религиозный мыслитель, друживший с Г. С. Виноградовым, отбывал в 1927–1930 гг. ссылку в Томске. Вероятно, именно это обстоятельство оказалось решающим: статья Дурылина в «Сибирской живой старине» не появилась. «Дурылина, видимо, не пустят…» – горестно резюмировал Виноградов в письме от 14 июня 1929 г.[20]

Не слишком помогла движению «Сибирской живой старины» к печатному станку и небольшая статья М. Горького о сибирском этнографе В. С. Арефьеве.

Первые попытки иркутян завязать отношения с Горьким относятся к началу 1928 г. 20 января к нему обратился Н. М. Хандзинский, записавший в селе Кимельтей Иркутской губернии воспоминания крестьянина В. Ф. Баландина – тот утверждал, что в свое время странствовал вместе с Горьким по России. Собранный Хандзинским материал обсуждался на заседании историко-литературной секции ВСОРГО и вызвал сомнения в своей достоверности. Тогда и возникла мысль прояснить обстоятельства у самого Горького, который в ответном письме из Сорренто от 26 февраля 1928 г. опроверг утверждение Баландина[21].

Ободренный, видимо, быстрым ответом Горького, М. К. отправляет ему 7 марта из Иркутска «Верхнеленские сказки» с надписью: «Глубокоуважаемому и дорогому Алексею Максимовичу Горькому – позвольте явиться предстателем перед Вами творчества одной из Ваших сестер[22]. Собиратель М. Азадовский»[23].

К тому времени Горький уже знал, безусловно, фамилию Азадовский, поскольку получал отдельные выпуски «Сибирской живой старины», которые редакция посылала ему в Италию, и, как свидетельствует М. К., отзывался об этом издании «с большим одобрением»[24].

12 января 1929 г. в письме из