Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов

фальшиво, и лишь полная авторская слепота мешает ему это понять. Впрочем, на самом деле проблема заключалась в том, что Альфред и не желал слушать подобные замечания, и та же фру Веттергрунд это прекрасно поняла.

Свой 63-й день рождения он встречал в Швеции. По сложившейся еще со времен Эммануила Нобеля традиции стареющая поэтесса Леа написала большую оду в честь именинника, которую преподнесла ему на бумаге салатового цвета с золотым тиснением в виде ландышей.

Ты говоришь, что стар.

Это не имеет значения, дорогой.

Наша Земля тоже немолода,

Но крутится быстро.

Пока ты молод разумом,

Пока горят глаза и улыбаются губы,

Не стоит придавать значения тому,

Что морщин теперь больше, а волос меньше.

Живи, твори!

Ты так же, как и раньше, полон идей.

И никто не услышит, как возраст

Стучится в твою дверь…

…Со всех сторон к тебе спешат

Те многие, кому ты помог.

Ты получаешь больше поздравлений,

Чем король на коронации,

– говорилось среди прочего в этой длинной оде.

Дочь Леа Вальборг решила посоперничать с матерью и тоже направила Альфреду поздравление в стихах:

Октябрь – месяц темный,

Октябрь очень сер,

Но все ж спою о нем я

На радостный манер.

Он нам вручил подарок

Небесной красоты,

Что как звезда нам ярок

Подарок этот – ты!

Нетрудно догадаться, что Альфред был тронут и покидал Швецию с самыми теплыми чувствами. До Копенгагена его провожал на пароме молодой компаньон Фредрик Юнгстрем. «Пока паром пересекал пролив, мы в задушевной беседе ходили туда-сюда по палубе под моросящим дождем.… С восторгом слушал я, как он цитирует строки из “Саги о Фритьофе”. По прибытии в Копенгаген мы расстались…. чтобы никогда более не встретиться. Кровь теплеет в моих старых жилах, стоит мне подумать о нем», – вспоминал Фредрик более чем полвека спустя.

Считалось, что Нобель поехал к себе в Сан-Ремо, но на самом деле он на месяц задержался в Париже, чтобы показаться тамошним врачам – французская медицина считалась на тот момент лучшей в мире, а у Альфреда продолжало шалить сердце, о чем он почти никому из близких не говорил.

«Просто ирония судьбы – мне прописали принимать внутрь нитроглицерин», – писал он Сульману после одного из таких визитов, добавляя, что «из-за моего сердечного недомогания мне придется задержаться в Париже, по крайней мере, еще на несколько дней». И дальше: «Звучит как ирония судьбы, но мне прописали прием н/гл (нитроглицерина. – Ф. К., П. Л.) внутрь. Его называют тринитрином, чтобы не пугать аптекарей и публику».

И снова Альфред ни словом не обмолвился о главном: что врачи заподозрили у него наличие тромба, угрожающего его жизни.

В целом в течение всего месяца, проведенного в Париже, Альфред Нобель производил или по меньшей мере старался произвести впечатление жизнелюбивого, устремленного в будущее человека. Он активно переписывался с племянниками, давая им советы по решению различных вопросов, возникших после смерти Роберта. Он поддерживал постоянную связь с Рагнаром Сульманом, внимательно изучил присланные ему из Бофорса образцы пороха без нитроглицерина и счел их столь многообещающими, что предсказал, что этот порох скоро полностью вытеснит с рынка все остальные его виды. Еще он заказал 100 бутылок бордо для Бьёркборна, нашел в Париже типографию для издания своей пьесы, выписал чек на круглую сумму для закупки мебели, двух огромных восточных ковров и электрических люстр для Шведско-норвежского общества, так что растроганный председатель общества Сигурд Эренборг написал Альфреду, что теперь в их клубе «все, как у настоящих снобов».

Тогда же он познакомился с новым пастором норвежско-шведского прихода Натаном Сёдерблюмом – будущим лауреатом Нобелевской премии мира за усилия по объединению христиан. Одной из задач пастора было побудить живущих в Париже богатых соотечественников помогать бедным, и, узнав о приезде Нобеля, он, разумеется, попытался втянуть его в эту свою деятельность. Для начала пастор пригласил Нобеля в свою квартиру у парка Монсо. Альфред явился на встречу в скромном черном костюме, а так как за последние годы он стал еще больше горбиться и словно уменьшился в росте, то был в момент визита похож на маленького бедного старичка – одного из тех, кто являлся к Сёдерблюму в надежде на помощь.

Во время той встречи пастор поделился с Альфредом своей мечтой о создании в Париже образцовой больницы для эмигрантов из Швеции и Норвегии, и Нобелю эта идея пришлась по душе. Он попросил Сёдерблюма представить ему смету и пообещал пожертвовать весьма значительную сумму. По окончании встречи пастор и бизнесмен были буквально очарованы друг другом. Сёдерблюм по достоинству оценил размах личности и благородство души Альфреда Нобеля. Последний тоже понял, что перед ним и в самом деле священник, стремящийся помогать ближнему, а не очередной прохиндей в сутане, вдобавок весьма широко образованный. Проникшись доверием к пастору, Нобель спросил, не может ли тот найти человека, который смог бы вычитать корректуру его готовящейся к печати пьесы. Пастор порекомендовал для этого свою жену Анну, и Нобель передал ему пьесу. Можно себе представить, что пережила фру Анна Сёдерблюм, когда начала читать «Немезиду»!

Вторая их встреча произошла на банкете Шведско-норвежского общества, устроенном в честь приезда нового генерального консула Швеции Густава Нурдлинга. Альфред был на банкете во фраке и выглядел, понятное дело, совершенно иначе. Во время разговора они вернулись к идее строительства больницы, причем Нобель подчеркнул, что для него крайне важно, чтобы это заведение использовало бы самые последние достижения науки и само было бы исследовательским центром по развитию медицины.

В конце ноября он решил вернуться в Сан-Ремо, не зная, но, возможно, догадываясь, что его дни уже сочтены.

* * *

Перед отъездом Альфреда Нобеля из Парижа Сигурд Эренборг, специалист по лечебной физкультуре, дал Альфреду адрес знакомого массажиста в Сан-Ремо, заверив, что массаж крайне положительно скажется на работе его сердца, желудка и кровообращении. Однако не исключено, что это был плохой совет: с учетом имевшегося тромба (если это и в самом деле был тромб) и явных проблем Альфреда с сосудами массаж вполне мог быть ему противопоказан.

Помимо него в Сан-Ремо, по сути дела, обретались постоянно всего два человека – дворецкий Август Освальд и химик Хью Беккет. Было еще несколько приходящих слуг. Освальд и Беккет позже рассказывали, что после приезда Нобель выглядел необычайно бодрым, отдохнувшим и вообще полным жизни. Он вновь с утра до позднего вечера стал проводить с Беккетом время в лаборатории, а в свободные минуты ездить верхом, что раньше ему было несвойственно. Он действительно обратился к