Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов

7 декабря после одного из таких сеансов массажа, около полудня, Альфред почувствовал себя плохо и попросил послать за доктором. Врач Улисс Матиньери поспешил явиться к знаменитому пациенту, которого к тому времени слуги перенесли наверх в спальню. Выслушав его жалобы на головные боли с левой стороны, сильно отдающие в шею, врач сразу понял, что положение очень серьезное, и прописал пациенту абсолютный покой и больничный режим. Однако Альфред вдруг стал испытывать приступы острого беспокойства, и его приходилось удерживать, чтобы он не вставал.

Спустя какое-то время он частично потерял способность говорить и забыл все языки, кроме шведского, а ни Освальд, ни кто другой в доме этого языка не знали. В какой-то момент Освальду показалось, что Альфред требует отправить телеграмму, что он и сделал, известив о резком ухудшении состояния хозяина племянников Эммануила и Яльмара, а также Рагнара Сульмана.

Утром 8 декабря, получив телеграмму, Сульман и Яльмар поспешили выехать в Сан-Ремо, еще не думая, что положение настолько серьезно – просто чтобы взять на себя заботы о больном.

Вечером 8 декабря у Альфреда парализовало всю правую половину тела и пропала способность говорить. Матиньери поставил ему пиявки на виски, вызвал для консилиума коллегу, и два врача остались с больным на ночь. Наутро состояние их пациента ухудшилось; Нобель уже не мог глотать, а затем потерял сознание.

«В 2 часа утра 10 декабря господин Нобель тихо, без агонии уснул вечным сном», – написал доктор Матиньери в заключении. Утром того же дня в Сан-Ремо прибыли Эммануил из России и Яльмар с Рагнаром из Швеции, но было уже слишком поздно. На рабочем столе Альфреда Сульман нашел адресованное ему последнее письмо Нобеля, датированное 7 декабря: «К сожалению, мое здоровье опять настолько пошатнулось, что я с большим трудом пишу эти строки, но как только смогу, вновь вернусь к интересующим нас темам. Ваш преданный друг А. Нобель».

«Альфред Нобель закончил свои дни, как и жил. В одиночестве. Его ждала судьба, которую он в минуты уныния рисовал себе как самый ужасный финал: встретить смерть в окружении людей, которые служат ему за деньги, отойти на вечный покой “в обществе лишь какого-нибудь старого верного слуги, да и тот будет ломать голову, завещал ли я ему хоть что-нибудь”. На письменном столе в его кабинете нашли неоконченное письмо к Рагнару Сульману. Оно касалось пороха без нитроглицерина. Там же лежала кассовая книга Альфреда Нобеля с его самой последней статьей расхода: “Благотворительность: разное. 500 франков»», – пишет Ингрид Карлберг.

В самом деле, какая трагическая смерть, если учесть, что речь идет об одном из самых богатых на тот момент людей мира, великом изобретателе и филантропе! Последняя запись в его расходной книге служит, безусловно, его лучшей характеристикой. Но в тот день закончилась лишь первая часть земной жизни Альфреда Нобеля. На самом деле его смерть означала лишь начало нового, поистине драматического этапа его жизни, пусть и без его непосредственного участия.

Часть пятая

Жизнь после жизни

Глава первая

Странности начинаются

Человек не может владеть чем-либо, пока боится смерти. Но тому, кто ее не боится, принадлежит все.

Лев Толстой

Как нетрудно догадаться, 11 декабря в роскошном доме Альфреда Нобеля в Сан-Ремо стояла мертвая тишина. Покойник лежал на втором этаже, и, как это чаще всего бывает в таких случаях, вплоть до похорон все находившиеся в доме старались избегать разговоров, а если им все же надо было обменяться мнениями, делали это полушепотом. Рагнар Сульман чувствовал себя совершенно растерянным. С одной стороны, будучи одним из самых близких к покойному людей, он считал не просто своим правом, но и обязанностью разобрать бумаги Нобеля. С другой – здесь были родные племянники Альфреда Эммануил и Яльмар, и, наверное, им куда больше пристало заниматься и разбором бумаг, и организацией похорон, и становилось непонятно, что же тогда здесь делает он.

Проводя ревизию фамильных вещей, книг, записных и бухгалтерских учетных книжек, эта троица – Рагнар, Эммануил и Яльмар – обнаружила завещание, но старое, с пометкой «Аннулируется и заменяется новым завещанием, составленным 27 ноября 1895 года». А вслед за этим среди бумаг удалось найти расписку, в которой сообщалось, что новое завещание передано на хранение в Стокгольмский частный банк (Enskilda Banken).

Дальше, наверное, стоит предоставить слово самому Рагнару Сульману:

«15 декабря, когда я уже лег спать, ко мне в гостиницу пришли племянники Нобеля Эммануэль и Яльмар с известием о только что полученной из Стокгольма телеграмме. В ней сообщалось, что хранившееся в шведском банке завещание Нобеля было в должное время вскрыто и что, согласно этому документу, Рудольф Лилльеквист и я назначены исполнителями завещания. <…>Известие о неожиданно возложенной на меня ответственности стоило мне бессонной ночи. <…> Я телеграфировал Лилльеквисту, прося полномочий действовать от его имени, и на следующий день получил следующий ответ: “Не понял вашей телеграммы. Разве я упомянут в завещании?” Очевидно, Лильеквист тоже был застигнут врасплох, и поскольку он не был знаком со мной, отправил телеграмму консулу Марсолья с просьбой представлять его интересы»[91].

Итак, все перевернулось в мгновение ока. В качестве исполнителя завещания Сульман мгновенно становился куда более важной фигурой, чем оба племянника покойного. Кто такой Лильеквист, которого Альфред предназначил ему в напарники, Рагнар понятия не имел, и это лишь усилило его растерянность. И в то же время к нему мгновенно пришло твердое решение: если уж Нобель, которому он был стольким обязан в жизни и который во многом был для него примером, решил сделать его поверенным своей последней воли, то он сделает все, что в его силах и даже больше, чтобы эта воля была исполнена в точности до последней детали – даже если для этого потребуется противостоять всему миру. И вслед за этим сразу пришло сомнение: а сможет ли он справиться с этой миссией, требующей знаний в юриспруденции и других областях, о которых он не имел ни малейшего понятия?

Но пока предстояло выполнить первую, а точнее, самую последнюю часть завещания Альфреда Нобеля – вскрыть покойнику вены прежде, чем его тело предадут кремации. Сульмана, судя по всему, эта просьба не удивила – ему был известен страх Нобеля заснуть летаргическим сном и быть похороненным заживо. Но тут же возникла первая трудность: итальянский врач, которому Сульман передал эту просьбу покойного, стал убеждать его, что в этом нет необходимости – дескать, в ходе бальзамирования он ввел в вены усопшего смертельно ядовитый для живущих этилнитрат, так что никаких сомнений в