Не таковский Маяковский! Игры речетворца - Галина Александровна Антипова

и были Лилины желания.

Перья линяющих ангелов

                  бросим

                         любимым на шляпы,

Будем хвосты на боа обрубать

                у комет,

                         ковыляющих в ширь.

«Мы» (1913)

Лиля в разливе.

Шутливое наименование Лилиного портрета работы Бориса Григорьева, где она была изображена лежащей на траве. Разлив – дачное место под Петроградом, прославленное благодаря тому, что там в шалаше одно время скрывался Ленин. Но шутка относится к позе на портрете, поэтому «разлив» все-таки следует писать с маленькой буквы. Портрет не сохранился.

Лилю художники писали довольно часто. Сама она больше всего любила портрет Давида Штеренберга, где изображена тоже полулежа, но на кушетке.

Вы и писем не подпускаете близко —

закатился головки диск.

Это, Кися, не «переписка»,

это только всего переПИСК.

Прости меня, Лиленька миленькая,

за бедность словесного мирика.

Книга должна бы называться Лиленька,

а называется – Лирика.

Надписи на книгах, посланных Лиле во время «заточения» в Лубянском проезде, когда она запретила Маяковскому всякое общение с собой. Первая – на книге «13 лет работы», вторая – на сборнике «Лирика», куда вошли посвященные Лиле поэмы.

То был один из самых тяжелых моментов в жизни поэта – и один из самых плодотворных, потому что тогда была написана поэма «Про это». Сюжет поэмы – вселенская катастрофа из-за неудавшегося телефонного звонка; поэт превращается в медведя. Надписи – тихая игра с тихими словами, в том числе со словом «писк» – Щен превратился в мышь.

Печка для лапов,

чтоб лапы те

могли разрастаться

в абсолютной теплоте.

Записка актрисе Наталье Ефрон при посылке ей керосиновой печки.

Так же ласково исковеркано слово, как бывало в записках Лиле, хотя Наталья – далекая знакомая, не столько Маяковского, сколько Лили, которая и сказала ему, что актриса живет в холодной комнате. Так что градус нежности не зависел от степени близости, и подтверждаются свидетельства, что поэт был готов помочь если не всем, то многим.

Милой Клавке – дикобраз.

Выбросьте, взглянувши раз.

Надпись на фотографии Маяковского, подаренной Клавдии Кирсановой – жене поэта Семена Кирсанова, соратника по ЛЕФу.

Заметим, что в дарственных надписях Маяковского часто встречаются слова «милый», «любимый», чуть официальнее – «дорогой» и их производные, но никогда не «уважаемый».

Со стихотворческой точки зрения комментировать здесь нечего. «Дикобраз» – может быть, потому, что Маяковский только что отрастил волосы. Но, отрастив их, он, как всем известно по портретам и памятникам, аккуратно причесывался – вопреки собственному раннему стихотворению (см. выше в разделе «Игра с чужим словом»).

Даря стихи такой жене мы

Мы тихи нежны даже немы.

Надпись Евгении Савинич на втором издании «Облака в штанах» (1918).

Здесь есть и слово «нежность», родившееся из имени Женя. Хотелось бы рассказать в связи с этим что-нибудь интересное, но мы даже толком не знаем, кто такая эта Женя Савинич. Предположительно – жена критика Бориса Савинича, тоже малоизвестного. (Что жена – прямо сказано в тексте.) Маяковский раскладывает имя со всей тщательностью, ради глубокой каламбурной рифмы идя даже на бессмысленный повтор слова «мы». Кстати, здесь та же аллитерация, что в «Ните Жо».

А постоянной подругой Маяковского в это время, когда он жил в Москве, а Брики в Петрограде, была другая Женя – художница Евгения Ланг.

Для полноты картины – еще одна надпись Евгении Савинич:

Вы, я да товарищ Вийон это дело тонко понимаем.

На издании поэмы «Человек» в том же году.

Наверное, родилась в каком-то разговоре, а о чем шла речь,никто уже не узнает.

К этой

самой

Жене Хин

вечно ходят

женихи.

Записка на дверях комнаты Евгении Хин, приведенная ею в воспоминаниях.

Еще одна Женя. Здесь уже не нежность (просим прощения за неизбежный повтор все того же каламбура), а ревность, притворяющаяся добродушной. Только с женщинами Маяковский позволял себе именно такой тон: ласково-добродушный упрек. Бешенство он выплескивал в серьезных стихах (и то в середине 20-х годов маскируясь под иронию: «Все вы, бабы, трясогузки и канальи…» – написано в 1926 году, как раз во время романчика с Женей Хин, но имелась в виду, конечно, Лиля). А тут сразу и не понять, что дело не только в очередной красивой рифме.

Женщины,

             любящие мое мясо,

                                    и эта девушка,

                     смотрящая на меня,

           как на брата,

закидайте улыбками меня,

                                    поэта, —

                          я цветами нашью их

                    мне на кофту фата!

«Кофта фата» (1914)

«Там дом в проулке, весь в окошках;

Он Пятницкой направо от.

И гадость там на курьих ножках

Живет и писем мне не шлет».

А. С. Пушкин

Из письма Эле Каган (Эльзе Триоле) 1917 года. В это время отношение Маяковского к ней уже только дружеское, но это такой же ласковый упрек, что и в записке Жене Хин. Получается, что Эля – Баба-яга. Если бы не «подпись» Пушкина, источник текста невозможно было бы определить, но раз уж он указан, то появляется и еще одна игра: дом весь в окошках, а избушка на курьих ножках – «без окон, без дверей».

Она по-русски всё равно не понимает.

Из воспоминаний Натальи (Наталочки) Хмельницкой, харьковской подруги и «невестушки» Маяковского. Она испугалась, что их поцелуй увидит немка – бонна ее младшей сестры. (За все время знакомства Маяковский всего два раза поцеловал Наталочку.)

А в небе, лучик сережкой

                              вдев в ушко,

                          звезда, как вы, хорошая, —

не звезда, а девушка…

«Пустяк у Оки» (1913)

Здесь мы впервые в этой книге встретились с остроумием вместо острословия – и немногие из записанных шуток Маяковского столь же остроумны и смешны.

Не уйдете, пока не полюбите Есенина!

Фраза, сказанная Натиньке Самоненко (Наталье, в замужестве Рябовой) – юной киевской подруге Маяковского, порывавшейся уйти из его гостиничного номера. Есенина она так и не