Не таковский Маяковский! Игры речетворца - Галина Александровна Антипова

Целую Кису

в губки и в роту

приеду в субботу.

Щен

Для пущей нежности и веселости переделываются слова. Меньше всего на свете Маяковский боялся неточных рифм (в иные периоды их у него больше половины), а тут подлаживает слово, меняя твердый согласный на ласковый мягкий: «временя». Притом рядом – довольно заковыристая рифма на «время» – не «темя» и не «племя», а «внемля» («л» никоим образом не проглатывается). Такого рода игры, даже нехитрые, повышают градус нежности до точки плавления, особенно если сочетаются с ласкательными обращениями. У Маяковского с Лилей было заведено уменьшительное «-ик» писать (и говорить?) как «-ит» – отюда «киситы», то есть «кисики».

Кисам

Сченок

с рифмами

но без задних ног.

[Щен]

Та же игра, но менее выраженная: только орфография.

Милым кисам заместо объяснениев и писем.

Надпись на рукописи поэмы «Люблю». И в самом деле, такая поэма заменяет любые объяснения. Слово же «объяснения» ставится в просторечную форму – чтоб она улыбнулась. Кстати, здесь сохраняется неточная рифма «кисам», а не вполне возможное и в других местах употреблявшееся (не в рифме!) «кисям».

Поздравление Кисам

изысканным и светским,

с праздником советским.

Получив визу

Расцелую Кизу*

И облабызав губки

пойду с Кисой

Покупать покупки.

Целую.

[Примечание]: Зарифмованная «Киса».

Самая пространная и интересная записка.

Опять коверкается слово ради точной рифмы, но тут автор делает примечание: именно точная рифма для него – рифма. Мы уже знаем: вообще-то это было не так. А рифма «светским – советским», конечно, приводит на память стихотворение «О дряни»:

А Надя:

«И мне с эмблемами платье.

Без серпа и молота не покажешься в свете!

В чем

сегодня

буду фигурять я

на балу в Реввоенсовете?!»

Там, для публики, такое сближение – один из признаков «дряни». Здесь, для себя, Киса вполне может быть и светской, и советской – без всякой иронии, а только с улыбкой.

Ситуация, казалось бы, предельно прозрачна: на дворе «советский праздник» (7 ноября), Маяковский ждет заграничную визу. Но тут и начинаются загадки. В записке есть еще рисунок, где на красном флаге написано «СССР». Страна с таким названием появилась 30 декабря 1922 года, так что более ранние даты исключаются. Был, кажется, только один случай, когда Маяковский в начале ноября хлопотал о визе, а точнее, о разрешении на пребывание во Франции: в Париже в 1924 году. Но Кисы там не было – как же он собирался покупать с ней покупки? (Лобызать губки можно и заочно.) Есть, впрочем, и еще одна возможность. В конце 1925 года Маяковский из Америки приехал во Францию, а Лиля в это время была в Италии. Может быть, речь об итальянской визе. Маяковский ее тогда не получил: они с Лилей встретились только в Берлине, по дороге в Москву.

На итальянские визы поэту вообще не везло: в 1929 году ему не удалось встретиться в Италии с Элли Джонс и их общей дочкой. Так он и не увидел Колизея. («Колю Зея», как сострил однажды Ираклий Андроников.)

Щеник гласу Кисы внемлет

Честь начальству отдает.

Щен действительно изображен приложившим лапу к воображаемому козырьку.

С чем связана записка, нет никаких предположений. Но, как бы то ни было, это цитата из Пушкина:

Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда…

………………………….

Птичка гласу Бога внемлет,

Встрепенется и поет.

Сейчас эти стихи, конечно, тоже хорошо известны, но из числа самых хрестоматийных выбыли. Во времена Маяковского у Пушкина не было ничего более затрепанного, чем они, да еще «Песнь о вещем Олеге». Цитата сразу вызывала в памяти весь текст.

А это значило, что Киса – Бог, а Щен, соответственно, «птичка Божия». Но ведь именно так – «Птичка божия» – называется памфлет Маяковского против безыдейной поэзии, так он обращался к чистому лирику:

Вы,

       над облаками рея,

птица

          в человечий рост.

Вы, мусье,

    из канареек,

чижик вы, мусье,

                             и дрозд.

Конечно, эта шуточка не так многозначительна, как в предыдущем случае, и все-таки опять слышен намек на противоречие собственным декларациям.

Как вы смеете называться поэтом

                       и, серенький, чирикать,

                                                    как перепел!

«Облако в штанах» (1914–1915)

Маяковский всем знакомым строго говорил, что Лиля всегда права. С Николаем Асеевым у него по этому поводу был такой разговор:

– А если она скажет, что этот шкаф стоит на потолке?

– Ну и что же? С точки зрения жильцов квартиры внизу, он действительно на потолке.

Что в вымени тебе моем?

Записано Лилей Брик.

Очередной «сдвиг» (Пушкин: «Что в имени…»). По воспоминаниям Лили, это подпись к ее рисункам: какое-то время она постоянно рисовала разных зверей с большим выменем. Но такого повода могло бы и не быть: сдвиг все равно напрашивается.

Как это

             у вас

                       говаривала Ольга?..

        Да не Ольга!

                        из письма

                                  Онегина к Татьяне.—

Дескать,

                  муж

                            у вас

                             дурак и старый мерин,

я люблю вас,

                            будьте обязательно моя,

я сейчас же

                     утром должен быть уверен,

что с вами днем увижусь я.

«Юбилейное» (1924)

Я настаиваю,

чтобы горностаевую.

Сочинено в 1916 году. Опубликовано в сборнике «Живой Маяковский», а потом в воспоминаниях Лили. Цитата из воспоминаний почти не требует комментария:

«Мы завели огромный лист во всю стену (рулон), и каждый мог написать на нем все, что в голову взбредет. Володя про Кушнера: „Бегемот в реку шнырял, обалдев от Кушныря“, обо мне по поводу шубы, которую я собиралась заказать: „Я настаиваю, чтобы горностаевую“».

Напомним, что горностаевыми были королевские мантии. Правильно подсказал язык: таковы