Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

18_____

Первое, что нужно сделать по получении денег, — это завести умывальник в комнате; бегать умываться в кухню при всякой надобности или в ванну, не иметь под рукой каждую минуту воды прямо невозможно. После довольно смутного утра, когда дома осталась только Варя, младшие дети и кухарка, пришел Гриша; кухарка была не дома, и дверь заперта снаружи, и я кричал через дверь, что она сейчас придет, как Женя и пришла. Варя даже предложила мне варенья к чаю. Гриша был очень мил за чаем; долгая ли разлука, чувство ли, что он в гостях, большая ли привычка ко мне, но он был и нежен, и весел, и деликатен. Все — и маленький столик, и шутки, слегка скользкие, и поцелуи, и холод, и изящная комната, все говорило мне про какой-то XVIII век и было несравненно менее халатно и грязновато, чем на Верейской. Занятно, что сегодня впервые Григорий заявил, что он меня любит и даже скучал и ходил к дому, да не смел зайти, хотя последнее, я думаю, уже привиранье. Очень интересовался, когда будет напечатан мой роман, чтобы прочитать, и на вопрос, «какие лица он любит», отвечал, не без дипломатии, — «а такие, вроде англичан ярославских». Никто не предположит, как он грациозен и шутлив в ласках, и, когда я отворял дверь и потом из окна смотрел, как он садился в конку, он мне и со стороны показался не без красоты, конечно условной, но глаза, и брови, и лицо у него очень милые, а тело несравненно; и теперь он отгорел и похудел. Он ушел часов в пять, чтобы не задерживать меня к обеду. После обеда ходили за Катериной Апол<лоновной>, которой я утром забросил записку франц<узскими> каракулями с приглашением на обед и на «Самсона»; она лежала в темноте на диване и неведомо что делала. Говорит, что больна. Вечером читали «Троил и Крессиду»{30} и я занимался. Не сегодня ли начинается «vita nuova»? Как я себя помню 19-ти лет, но мои вещи тогда были гораздо бесформенней, невероятней, и только задатками большого, с ребячески смешным незнанием, чем вещи Сережи. Положим, это было в области музыки. Многие из последних вещей племянника мне теперь такому, как я есмь, нравятся без всякого пристрастия. Интересно, как отнеслась публика к посещению Гриши и что было слышно в детскую и коридор? Гриша у меня спрашивал, красивая ли Лидия Павловна, и, когда я сказал, что, «право, не знаю», он прибавил: «Ну, если б это лицо было у мальчика, могло бы оно вам понравиться?» Я отвечал, что нет, п<отому> что такого лица не могло бы быть у мальчика. Составил план повести.

19_____

Почему от Юши так долго нет писем? Не понимаю. И в Целендорфе ли он? и я не знаю, почему я это пишу, будто это главное, что меня занимает. Я в полном ренессансе, мне хочется писать, писать и писать, как Вебстер, или какой, не помню, из тех перлов создания англ<ийского> Ренессанса. Принес от Чичериных «Самсона»; несмотря на некоторую театральность, французистость и внешность, как классично, блестяще и отчеканено. Но как не исчерпан Вавилон, святой, с жрицами в черных покрывалах в городах, темнеющих в вечерних дымящихся зорях пустыни весной, и Ваалами. Когда Чичерины говорили о своем двоюродном брате, он мне стал нравиться, потому что они его бранили, и за то, за что они его бранили. Когда Казаков увидел меня бритым, он, как говорит, «очумел». Варя, оказывается, вчера говорила, что у меня «таинственный посетитель». Сегодня грязь, временами дождь, но вечером, когда я возвращался мимо Таврического сада, я видел большую ясную звезду.

20_____

Сегодня был в дурном настроении, во-первых, потому, что Пр<окопий> Ст<епанович> объявил мне, что денег зараз теперь доставать не стоит, а что по приезде он даст мне 10 рублей, потом еще 100 и в ноябре еще 100. Что же я, буду по частям все истрачивать и ничего не делаю. Во-вторых, потому, что от Большакова не пришли за рукописями, в-третьих, потому, что у меня возобновилась старая история с бородою, волосы жесткие, а кожа слишком тонка, воспаляется и кровянит от малейшего прикосновения и волосы легко не сбриваются. Гриша в воскресенье спрашивал: «Вы обрились, чтобы походить на того англичанина, которого сослали?» (т. е. Уайльда). И еще: «Что вы, видаетесь с А. Б.?» — «Каким А. Б.?» — «Которому посвящены ваши стихи»{31}. Я потому вспоминаю про Григория и как он был мил и нежен в свой последний визит, что, будучи сегодня на «Самсоне и Далиле», думал, что идеальные героические страсти бедны легкостью и веселостью XVIII в. и греков времен упадка. В опере было недурно, но я предпочитаю быть в местах, хотя бы одному; балет в последней картине по обыкновению нелепо поставлен. Какая же это «оргия»{32}? Я помню, как доктор давно сказал: «Очень редко бывает такая чувствительная эпидерма». Может быть, это влияет и вообще на восприимчивость?

21_____

Сегодня просидел дома, немного занимаясь, и только вечером отправился с Сережей в библиотеку. Когда наладятся мои дела? думаю, когда вполне обставлюсь, т. е. когда получу деньги. Купил пьесы Marivaux; читали «Троила и Крессиду»; выбрал место, куда поселю своих героев. Может быть, все наладится и устроится; я все не могу понять, отчего Гриша был совсем другой и гораздо милее в последний раз. Получил от Юши письмо.

22_____

Сегодня утром я так скучал, как редко, почти до слез, и все думал о прошлом. Потом, пройдясь и выбрившись, воспрянул несколько духом. Почти никогда я так не привлекался к XVIII веку, и, когда вечером m-me Костриц нашла, что у меня вид Casanov’ы или Калиостро, это была лучшая для меня похвала. Но что со мною? разве вернулась весна? разве запах увядающих листьев похож на аромат распускающихся почек? Почему я так неотступно думаю о Грише, жду его, будто влюбленный, и все вспоминаю его жесты, улыбку, тело? Или оттого, что он никогда почти не был так мил, как прошлый раз? Я рассчитал, что, как ни вертись, мне не будет хватать моих денег на месяц, и не знаю, как быть. Ну, эту зиму проживу, ожидая наследства, в долг, а там видно будет. О, деньги! Сегодня читал Marivaux, Диогена Лаэрция и был приведен в расположение лучшее, чем утром. Вечером поехал к Костриц; неполная луна, пересеченная розовым облаком, над черной водой с фонарями, напоминала юг, но было холодно. У Лид<ии> М<ихайловны> были гости, и я читал свои «Крылья». Л<идия> М<ихайловна> меня зарисовывала углем и в виде виньетки. Нат<алья> Андр<еевна> находит, что так лицо интереснее своею загадочностью.

23_____

Хотя я утром сегодня и занимался, но, в общем, кисну и к вечеру, никуда не выходя целый день, совсем захандрил. У Сережи болела голова, он пришел посидеть ко мне, и я стал, прочитав дневник, жаловаться ему на скуку и потом без туфель танцовать по полутемной комнате, как пришел Юраша Верховский и сидел у меня до третьего часа, слушая роман. В конце концов, Юраша тяжеловат, как нахожу, что Лидия Михайловна значительно поглупела; вообще я злюсь на всех и кисну, но не могу представить, чего бы я хотел. Меня теперь, пожалуй, не привлекли бы и журналы, и покупки. А может быть? Но что думать, раз их нет.