Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

24_____

Сегодня солнце, и я гулял до Морской, после парикмахерской. Когда я в магазине увидел свое лицо в зеркало, я старался взглянуть как на постороннее и действительно увидел [джентльмена] господина с черными глазами за золотыми пэнснэ, с бритым подпудренным подбородком, свежим, не раскисшим, а суховатым ртом, [не вульгарно элегантным] с какой-то скрытой подозрительностью, лицо, которое что-то таит и скрывает, идеальный аскетизм или порочность, новое учение или шарлатанство. Ничего подобного не было видно с бородкой, тогда просто [интересный для дам] адвокат или корреспондент; с большой винчиевской бородой еще лучше бы. [Я знаю, что это подлежит чтению Сережи и я могу показаться пустейшим суетником в его глазах, что мне не все равно, но пишу откровенно то, что действительно меня занимает.] Вечером были у Варвары Павловны, там было уютно, но гости были не перворазрядного интереса. Возвращались пешком до Михайловской; на Невском на меня нашло то кальсонное настроение, как часто вечером на Невском, какой-то развязности, веселой, смешливой и истерической. О деньгах что-то мало думаю.

25_____

Сегодня с утра ребята были возбужденно-игривы, и я возился с ними в моей комнате. Было шумно и возбужденно, и это отпечаталось как-то на всем дне. После опять полного смехом завтрака мы поехали с Сережей за билетом на «Германию»{33}. Пошли по Морской и Мойке под мелким осенним дождем, после которого мечтаешь в темноватой столовой с горящим камином кушать рябчиков с маринованными сливами. Приехавши, я узнал, что заходил Гриша. Дочитывал «Как вам будет угодно»{34}. Приехала Ек<атерина> Ап<оллоновна> к обеду, сейчас же после которого пришел Муравьев, и я удалился пить чай в комнату. Мне несколько мешало, что он пришел сегодня, а не завтра, очевидно не получив моего письма, но ему самому я был очень рад. Его посещения получили какое-то право гражданства, и Варя даже ничего не спрашивает. Приехали Кострицы и потом Сиверс, из которых муж все-таки лучше: он, как Сережа говорит, «хоть ест сыр и пьет Peach-brandy». Почему-то меня звали к себе. Играл много из себя. Мне приятно, что было уютно в Сережины имянины, и что ему было приятно, и что это было отчасти потому, что я живу с ними.

26_____

Сегодня предполагалось после завтрака идти в библиотеку, а вечером на портретную выставку{35}, но был такой дождь, что мы с Сережей добрались только до парикмахера, где он ассистировал меня при бритье. У нас была тетя, так что я мало читал, хотя с утра и писал. От Юши получил прекрасные снимки с «Primavera» и 2 Burn Jonse’а. Это меня крайне тронуло. В такое время, вовсе не имея лишних денег, он вспомнил про Botticelli и англичан, моих слабостях{36}. Выставка крайне интересна, но ее нужно смотреть десять раз подробнейшим образом; но я нахожу все-таки увлечение Боровиковским и Левицким раздутым, есть какая-то доморощенность, а заезжие иностранцы Лебрен и Каравак — придворные вылощенные льстецы и полулакеи. Интереснее всего Никон с клиром XVII в. (лучшая сатира, притом невольная), Павел раб<оты> Тончи, лицо Сумарокова-Эльстона раб<оты> Серова, в которое можно влюбиться и которое очень подозрительно, и роскошь для глаз, роскошь красок, платьев, лиц — небольшой Бенар, волшебное и сладкое опьянение; Васнецов, Ге, Крамской — как это устарело! В общем, я очень бодр; и наш XVIII в. какой-то все-таки грубый, лакейский.

27_____

Какой сегодня чудный день! какой вечер, румяный на желтеющем западе, луна и звезды! Так хорошо было идти после обеда с Лидкой и Прок<опием> Степ<ановичем> к Гаевск<ому>, Книгге и пр.{37} Утром я ходил за билетами на «Фиделио»{38} и к Юргенсону{39}. «Фиделио» очень классично, сдержанно и прозрачно, некоторая сухость и, на современный вкус, бедность и инструментальность мелодических контуров не слишком мешает. Но два из ранних романсов Debussy меня прямо восторгают. Положительно, он делается для меня тем, чем был когда-то Берлиоз и потом Massenet. В «Fidelio» есть романтичность, и пафос, и ребяческое содержание, но дуэт Рокко с Леонорой шекспировски великолепен. Варя больна, бонна ушла, к Чичериным, куда меня приглашали обедать, не пошел, предпочитая дома играть «Фиделио». Не знаю сам, зачем я спросил Сережу, хотел ли бы он увидеть Муравьева. Он сказал, что «скорее да, чем нет, или все равно», это было бы очень легко, но мне казалось бы как-то неприличным и недобросовестным по отношению к Сереже показывать ему Гришу, хотя и очень бы этого хотелось. Когда сегодня утром мне было очень грустно и я, сидя на окне в гостиной, думал о Василе, Казакове и староверах, мне стало ясно, что о Грише я думаю не только как о любовнике, но как о милом близком человеке, с которым в простейших вещах я мог бы быть откровенен, которого не стесняюсь и без стыда могу приласкаться попросту, и знаю, что не встречу ни досады, ни насмешки, ни шокировки, ни отвращения. Это я знаю и это я ценю, помимо влечения тела, и я верю ему, когда он на мой вопрос (довольно глупый и несправедливый), что, если б у меня не было и не имелось быть денег, ходил ли бы он ко мне, он ответил: «А то как же? Разве я вас не люблю?» — и потом, совсем потом, после других разговоров, без вопроса, стыдливо заметил: «Я же вас только и знаю». Писал крошечку «Клеопатры», но когда же будет повесть, от нее торчит маленький хвостик, чтобы удержать ее от погруженья в бездну, и нужно бы обязательно пользоваться временем. Как же еще с деньгами? Я ни о чем не думаю и верю, что это лучшее, что я могу делать.

28_____

Сегодня чудесный день, но мне очень скучно, потому, вероятно, что доставанье денег через Прокофия Степановича так же медленно и неопределенно, как и через Казакова; того адвоката (Тишин, что ли?) он еще не видал и увидит лишь на днях. Был у Казак<ова>. Там вернулся Степан, который меня не узнал. Казаков не видел еще Тихомирова, который приехал дня четыре, так что надежда еще не потеряна; обещал в пятницу утром сообщить мне по телефону, так что, когда после обеда меня вызвали вниз, я подумал, не он ли мне сообщит благоприятное известие. Оказалось, приглашение на имянины Каратыгина. Я оделся, чтобы из библиотеки ехать на Остров, но потом страшно не захотелось, и я остался. Мне никуда не хочется ходить, никого видеть, хочется заниматься, гулять, быть в театрах и видать людей, кроме лично близких, только мельком при встречах или днем. И почему меня влекут к себе скучные люди, мне почти хочется к Ивановым, напр<имер>. Снова пересматривал свой бюджет. Он положительно не совпадает с моими средствами и самой легкой статьей уменьшения — именно стол и помещение, но на этот год это не подлежит обсуждению.