Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

надобность ехать прямо в Татариново. Там можно у моих знакомых чаишком побаловаться…

Поездка по бородинским окрестностям, да еще с таким провожатым, вполне устраивала Верещагина. Его воображению представилась картина сражения двух великих армий. В Татаринове, в старой, приплюснутой к земле избушке под соломенной крышей, за некрашеным столом, с толстой столешницей из широких березовых тесин, Верещагину и его спутникам подали самовар и чайную посуду.

— А чаек и сахарок, бог милостив, если есть — то кушайте свой. У нас этого заведения нет, — жалобно объявила старушка — одна-единственная оставшаяся дома в эту страдную пору.

— Нам не это дорого, — торжественно и важно заговорил старик провожатый. — Тут люди из Москвы, они чаем-сахаром сыты. А ты вот скажи-ка им, москвичам, чем ваша изба красна, чем именита?..

— Про то, родимой, всем людям ведомо, — отвечала старуха. — И свекор мой, бывало, говаривал, и другие добрые люди тому были свидетели, сказывали: в этом углу за этим столом сам Кутузов сидел с начальниками…

— Видите, куда я вас затащил! — с гордостью, сверкая глазами, возгласил старик и стал разливать кипяток в чашки.

В тот же день, с помощью старика провожатого, Верещагин собрал полный карман французских пуль и картечи. Он побывал на могилах французских и русских солдат и, когда вернулся домой, соорудил небольшую посылку и отправил ее во Францию на имя критика Жюля Клярти. На мешочек с пулями он приклеил записку: «Французские печеные яблоки, собранные на огороде в Бородине, позади бывшего главного редута…»

У историка Забелина

После нескольких поездок в подмосковные волости Верещагин снова с усердием принялся за работу. Но иногда ему еще казалось, что недостает некоторых деталей для полноты той или другой картины цикла 1812 года, и тогда он снова обращался к архивам и к литературе, отразившим эту величественную эпопею русского народа. Однажды Верещагин пришел за помощью и советом к известному историку и археологу, почетному члену Академии наук, Ивану Егоровичу Забелину.

Забелину тогда перевалило за седьмой десяток, но это был еще крепкий, подвижной старик, с огромной седой бородой и длинными седыми волосами. Невзирая на возраст, он много и неустанно работал над материалами истории Москвы. В его трудах всегда чувствовалась любовь к русской старине. Презирая врагов России, Забелин с величайшей любовью освещал деятельность народных защитников — вожаков, выдвинутых самой массой народа. Минин и Пожарский, по его высказываниям, являлись святыми, бескорыстными спасителями отечества, выдвинутыми всенародным патриотическим движением. Точно так Забелин оценивал и роль Кутузова в Отечественной войне. Верещагин знал отдельные работы Забелина, как-то: «Домашний быт русских царей», «История и древности Москвы», и ему, разумеется, известно было, что лучшего консультанта — знатока истории нашествия «двунадесяти языков» на Москву — едва ли еще где можно сыскать. Иван Егорович имел превосходную библиотеку, обладал огромной картотекой, записями всевозможных исторических событий и, помимо всего этого, был человеком добрым и отзывчивым.

Верещагин застал Забелина на прогулке в Кремле. Опираясь на зонт, заменявший трость, Забелин не спеша, старческой походкой шел мимо Грановитой палаты, где в ряд лежали стволы трофейных пушек, хранившихся со времен войны 1812 года. Стволы были не крупных калибров, длинные, медные, покрывшиеся зеленой окисью, и гулко звенели, когда Иван Егорович кончиком зонта ударял по ним.

Подойдя к историку, Верещагин снял шляпу и низко поклонился:

— Надеюсь, понаслышке знаете: я — Верещагин.

— И не только понаслышке! — живо отозвался Забелин, протягивая художнику руку. — Рад познакомиться. Хм… Понаслышке! Да за кого вы меня принимаете? Разве я у Третьякова не бывал! Разве я о ваших выставках стасовских статей не читал? Разве мне не известно, что вы из Парижа перекочевали за Серпуховскую заставу, в наш первопрестольный град, и что в настоящее время поглощены работой над серией картин Отечественной войны? Все, голубчик мой, знаю, и гораздо больше, нежели понаслышке. Приветствую и кланяюсь…

— Я к вам, Иван Егорович. Не откажите в добром слове.

— Чем могу помочь вашей милости, с великим удовольствием.

— Да вот, вы уже сказали, что знаете, над чем я теперь работаю…

— Знаю и очень одобряю. Вам по силам, по плечу, как говорят, такая работа. Вы и Наполеона одолеете, и русский народ вознесете. Кому это делать, если не вам?.. И знаете, двенадцатый год — это тема истории Москвы, истории России. Но знайте, Москва заняла свое место не потому, что с этого вот холма полюбились ее окрестности Юрию Долгорукому. И прав историк Ключевский, считая, что Московское государство с его столицей зародилось не в скопидомном сундуке Ивана Калиты, а на поле Куликовом! Знаменитая Куликовская битва завершила и закрепила объединение Руси вокруг ее центра — Москвы. Впрочем, Василий Васильевич, едва ли вы нуждаетесь в уроках по истории.

— Меня интересует, Иван Егорович, где, как и что происходило в Москве в 1812 году. Иногда, знаете ли, в незначительной, на первый взгляд, детали отражается многое…

— Я вас понимаю, — сказал Забелин. — Что ж, вот мы и можем начать беседу с этих деталей.

Верещагин взял под руку Забелина, и они пошли по заросшему зеленой травой кремлевскому холму, мимо соборов, теремов и палат, иногда останавливаясь для того, чтобы представить себе места происходивших событий.

— Вот здесь, где мы с вами находимся, — говорил Забелин, — Наполеон стоял, окруженный свитой, и наблюдал за пожаром Замоскворечья. Здесь, у этих стен, французы расстреливали русских мужиков, якобы уличенных в поджогах Москвы. А здесь, Василий Васильевич, обратите внимание, в древней русской святыне была устроена конюшня. Французские генералы со своими штабами размещались кто где мог: Мюрат — на Гороховом поле, в доме Разумовского, принц Евгений — на Тверской, в доме Мамонова, Лористон занял особняк Растопчина на Лубянке, где ныне Страховое общество… А канцелярия Лористона — смеху подобно — размещалась