Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков

поведение его чинов. Это было позорно. Сначала аресты, потом жандармский надзор, недоверие к отряду, а теперь еще и недостойное поведение!!

Строгие приказы по отряду, разъяснения и специальные занятия мало помогали, так как дисциплина падала все ниже и ниже: чисто полицейская «вольная» служба и почти полное отсутствие строевых занятий благоприятствовали этому явлению. В подрыве дисциплины, по-видимому, немалую роль сыграла также и советская пропаганда, которая все шире и шире охватывала отряд и все глубже и глубже проникала в его толщу. Уже через два месяца после арестов, произведенных в отряде японской жандармерией, начальник отряда узнал, что среди чинов отряда ведется пропаганда в пользу Советов: чинов отряда подбивали на переход в совподданство. При этом предлагалось посредничество «хороших знакомых», которые якобы могли обделать это дело легко – ведь советский в то время был «друг» и союзник англичан и американцев, а белый русский эмигрант был «ничто», просто «пешка», которой японцы же распоряжались, как хотели.

В августе месяце в помещении отряда у чина 4-й роты (волонтера Рубанова) была обнаружена советская литература, которая, согласно положению, руководившему жизнью отряда, являлась запрещенной. Начальнику отряда необходимо было прекратить это ненормальное и опасное явление, не доводя об этом до сведения японцев. Но мягкие способы, в виде лекций, приказов и бесед с людьми, не действовали на уже сильно распропагандированную массу чинов отряда, поэтому пришлось прибегнуть к системе регулярных и неожиданных обысков «семейным порядком», без участия японцев. Обыски эти проводились сержант-майорами рот и взводными сержантами в присутствии всех офицеров рот и самих чинов. Это «самообыскивание при свидетелях» было неприятной, но необходимой мерой, вызывавшейся обстановкой данного момента.

«Служба на улице» полицейского-европейца (русского) становилась все более и более сложной, так как китайская толпа, распропагандированная японцами, всегда готова была ущемить самолюбие «белого дьявола» (европейца), и если грубость и наглость китайца не выходила из рамок «простого оскорбления словами», то китаец оставался ненаказанным, даже будучи приведенным на полицейскую станцию для разбора дела.

«Азия для азиатов» и в особенности для тех, кто принял и присоединился к движению «нового порядка в восточной Азии», введенного и проводимого в жизнь японцами, искавшими себе союзников в китайской массе населения. Европеец, даже служащий городского совета, имел меньше прав, чем китаец-кули, выразивший свою рабскую покорность победителям-японцам и пошедший с ними по пути кооперации и сотрудничества.

Особенно часты и неприятны были столкновения с чинами Пао-чиа, которые почему-то вообразили себя «тоже полицейскими» и очень часто мешали чинам отряда на уличной службе, становясь открыто на сторону нарушителей порядка – китайцев и всячески препятствуя русским полицейским в применении ими законной силы против нарушителей закона. Иногда эти столкновения заканчивались тем, что полицейский-европеец вынужден был арестовать такого чина Пао-чиа и привести его на полицейскую станцию или «рапортовать» на него по смене с дежурства на соответствующей полицейской станции.

Японцы, получавшие от Пао-чиа действительную помощь (ибо эти Пао-чиа невольно, даже, может быть, против их желания, но лишь в силу созданной системы, охраняли японцев от китайских же террористов), неизменно становились на сторону этих Пао-чиа, и арестовавший нарушителя закона – чина Пао-чиа полицейский-европеец зачастую получал незаслуженный выговор. Бесконечные инструкции и распоряжения штаба полиции по этому поводу доходили даже до абсурда, требуя, например, в случае необходимости ареста чина Пао-чиа «вежливо сопровождать его» на полицейскую станцию, но не арестовывать. На станции виновный неизменно оставался оправданным и, «одержав победу» над полицейским-европейцем, в следующий раз становился еще наглее и нахальнее.

С падением дисциплины в отряде участились случаи недобросовестного отношения к служебным обязанностям, чему особенно способствовала самостоятельная (без наблюдения начальника) служба на одиночных постах. С полицейских станций все чаще и чаще стали поступать жалобы на чинов отряда, уходивших со своих постов еще до смены и «рапортовавших» на полицейских станциях «о смене» еще задолго до положенного времени. В этот промежуток времени районы постов оставались без полицейского наблюдения. На вполне естественные замечания дежурных по станции инспекторов или сержантов о преждевременном уходе с постов многие из чинов отряда отвечали грубостью, что, в свою очередь, вызывало грубость со стороны дежурного по станции. Многие из чинов отряда, приходя с рапортом на полицейскую станцию, не приветствовали дежурных по станции и даже начальников станций, которые все чаще и чаще стали жаловаться на недисциплинированность чинов Русского отряда, на их небрежное несение службы и неряшливость в одежде. Явление, совершенно неслыханное еще год тому назад, когда Русский отряд был украшением полиции и самой дисциплинированной его единицей. Отношения между чинами отряда, несшими службу «от полицейских станций», и дежурными по этим станциям (инспектора и сержанты) с каждым днем все ухудшались и ухудшались, что вредно отражалось на службе и положении отряда, создавая невыгодную репутацию ненадежной части.

Война, происходившая на Востоке, требовала от японцев большого количества «металла», и они его искали везде, где только можно… и в любом виде. К концу войны, например, была снята трамвайная линия вдоль Бродвея, убраны многие металлические памятники, в том числе и памятник А.С. Пушкину, украденный, по-видимому, китайцами с целью продажи его японцам, но они не успели этого сделать до окончания войны, и после войны этот, исключительно уродливый по своей архитектуре, памятник снова появился в одном из парков на Французской Концессии. Частные автомобили, стоявшие без движения ввиду отсутствия газолина, реквизировались или скупались японцами за бесценок, как «лом», расплющивались в особых прессах в металлическую массу и переотправлялись на заводы в Японию для переделки в снаряды и орудия. Японцы скупали весь железный «лом» по довольно хорошей цене, и находчивый китаец-безработный нашел в этом выгодную статью дохода: на улицах города участились пропажи железных, стальных и особенно медных частей от муниципальных установок. Особенно страдали пожарные гидранты, имевшие много медных частей. В результате неисправности гидранта пожарная команда лишена была возможности своевременно прекратить вспыхнувший в данном районе пожар.

Распоряжения штаба полиции требовали от чинов ее особо внимательного наблюдения за муниципальным имуществом и немедленного ареста воров, но провести эти распоряжения в жизнь было чрезвычайно трудно, так как безработица, голод, невероятно увеличившееся в связи с этим число нищих выбрасывали на улицу все новые и новые сотни и тысячи бездомных и голодных людей, бродивших по городу толпами, готовых на любое преступление, не говоря уже о «такой мелочи», как кража муниципального имущества. Бороться с ними полицейскими мерами было почти невозможно: нужно было устранить первопричину этого ненормального явления – безработицу и голод, но в этом отношении городские власти были бессильны что-либо сделать, так как голодала вся страна, находившаяся под японским контролем.

Наравне