Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

15 февраля. Вчера у меня ночевала Катя, и мы с ней были в театре. Она мне говорила, что последнее время Михаил Ефремович чувствует себя плохо и Мария Ивановна за него очень волнуется. Алеша, как и раньше, неисправим, ведет себя самостоятельно, ни с кем не считаясь. Вообще не весело у них, как было раньше. Многие из наших мальчиков, хотя и бывают у них, но редко; все заняты, многие учатся в Ленинграде, а многие разъехались и служат. Я встречала у Кати Костю, Сережу, а Борис Соколов стал полярником далеко на севере и собирается скоро приехать в отпуск.

Мысленно я опять переношусь мечтой к Вам, Павлуша, делясь с Вами своими мыслями. Вы только не обращайте внимания, что мои письма бывают часто слишком длинными, иногда проникнуты грустью и даже противоречивы: я всегда пишу под влиянием своего настроения и на жизнь смотрю не так, как раньше, с детским идеализмом. Я знаю, что у Вас стоит снежная, суровая зима, кругом леса в зимнем уборе, и тишина… Я ясно себе представляю, из Ваших писем, занесенную снегом избушку, в которой Вы живете. И мне хочется заглянуть к Вам в запушенное снегом окно и постучать в него. А вместо этого я перечитываю Ваши письма, сидя у печки, где трещат дрова, ярко освещая комнату. Когда же, наконец, мы будем вместе? Как я жду лета!

17 февраля. Проснулась я позднее, чем всегда, потому что выходной день и я свободна. Мне хочется записать, какой я видела сон. Мне приснилось, что неожиданно в Ленинград приехал Павлуша и избегает встречи со мной. Теряясь в догадках, сгорая от незаслуженной обиды, я думала: «Если все кончено, почему не сказать прямо, что все было ошибкой?» Я на концерте в Павловске, узнаю, что он тоже там, и чувствую, что увидеть его у меня нет сил. Я не могу встретить его равнодушный, рассеянный взгляд и небрежно брошенное, как случайной знакомой, «здравствуйте». Мне больно. Я бегу в самый удаленный уголок парка, по пустынной аллее, освещенной луной, и мне хочется спрятаться на одной из заброшенных скамеек среди зелени разросшихся кустов. Я знаю, что не могу войти в освещенный зал и встретиться с ним. Меня находит Алеша. «Почему ты здесь одна? Я сейчас позову к тебе Павлушу». И, когда он уходит, я собираю остатки сил и ухожу совсем вглубь старого парка, где нет уже дорожек и растет густая трава, где старые сосны и развесистые высокие ели, разбрасывающие по земле колючие иглы. Кусты жимолости, тесно сплетаясь, преграждают путь. Руками я раздвигаю колючие ветки, они царапают мои пальцы, рвут мое платье, но я забираюсь в самую чащу, как зверь бежит, прячась от охотника. Мне больно, я устала, но я не могу остановиться и, обессиленная, падаю на землю, пряча свое лицо в густую траву. Я не знаю, где я; кругом тишина и черный покров ночи, освещенный холодным серебристым светом луны. Я чувствую, как внутри меня дрожит каждый нерв, и я хочу только одного – чтобы темная ночь скрыла ото всех мое страдание. Так я проснулась… Но когда мое сознание сказало мне, что это только сон, я быстро вскочила с кровати и вытащила одно из писем Павлуши, чтобы поскорей рассеять тяжелый кошмар. Я находила в письме ласку, я перечитывала одни и те же слова любви, и во мне просыпалась опять уверенность в том, что он любит меня, и радость быть любимой.

На моем столе стоит его карточка, которую он, уезжая, просил Алешу передать мне. На ней он очень похож, но глаза смотрят строго, и я часто останавливаю свой взгляд на них. Иногда я представляю себе, какая бы появилась на его губах улыбка, если бы он увидел меня. Мысль об этом приносит мне радостное успокоение, и все невеселые думы исчезают. Но и радость содержит в себе примесь задумчивой грусти, ведь встреча еще далека! Я думаю, что не надо много размышлять о жизни, что мы молоды и полны сил, вступая на новую для нас дорогу. Хотя он и испытал на пороге своей жизни некоторые неудачи, но впереди все это поправимо! Как я была обрадована, когда опять дома увидела два Павлушиных письма в знакомых конвертах. Мне мама, уходя с Борей в кино, оставила записочку, где взять обед, а я так углубилась в чтение писем, что пришлось есть все холодное, но зато эти письма привели меня в блаженное настроение. Случайно я взглянула на себя в зеркало и увидела до глупости счастливое лицо. Мне трудно передать словами мое состояние, – это можно только прочесть в блеске глаз и в радостной улыбке на губах, а поэтому и не пытаюсь его передать. Мне понравилось данное Павлуше на Урале прозвище «Пат-аристократ», оно очень подходит к нему, и я от души посмеялась. Как я рада, что ему нравится моя карточка и он пишет, что подолгу смотрит на нее. Сегодня я всему радуюсь, даже не вполне сознавая чему. На днях буду писать ему длинное-длинное письмо, и, пожалуй, он выкурит не одну сигарету, пока будет его читать; а мои письма к нему приходят слишком часто, и если он каждый раз будет курить, то ему не хватит сигарет и придется курить только «козьи ножки»[363].

5 марта. Я иногда думаю: как странно не своей необычностью, а своей обыденностью то, что человек, приходя в жизнь, получает свое лицо, свое сердце, свой ум и вообще свое «я», и должен это «я» пронести сквозь всю свою жизнь. Он не может переменить его на что-то другое, что ему больше нравится. Он это – и никто больше. Он не может уйти от всех мелочей и деталей своего «я», как не может уйти человек от своей тени. Но если человек недоволен собой, если он надоел сам себе, и он сам себя давит, как наскучивший собеседник, от которого никуда не уйдешь… Вот когда об этом подумаешь, то представляется весь ужас такого существования, ощущаешь безысходность в этом. И тогда начинаешь понимать, какое счастье для человека конец его существования, и становятся понятными слова: «Что люди, что их жизнь и труд? Они прошли, они пройдут. Моя ж печаль бессменно тут, и ей конца, как мне, не будет»[364]. Это ужас вечного существования гордого существа, всегда остающегося наедине с самим собою, и мне вспоминаются слова из романа Честертона[365]: «Я больше, чем дьявол, я человек. Я могу