Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— «Эй, вы, лакеи! — закричал герцог. — Давайте, падлы, хряпать, чтоб мине зарезали!» И энти лакеи, суки, не то что у нас на кухне — жди в очереди, а прозеваешь — так получишь одну воду, — а там они волокут мраморный стол и на его ставлять все, как полагается в Америке для герцога — колбасу, хлеб, пиво, конечно, ну и рыбу.

— Мы интересуемся насчет рыбы: есть в Америке такой рыба, какой у нас в Баку? — спрашивает лохматый черный человечек, голый, но в валенках. Это — Эльбрус Казбекович, которого засадил в БУР за приставание к женщинам хранитель лагерной морали лейтенант Фуркулица.

— Садись, гадина! — тянут его за валенки сидящие на полу слушатели.

Но Яшка делает презрительный жест.

— Это разные там наши осетрины? Такую рыбу в Америке не едят — ее там бросают кошкам, как у нас в Одессе бычков. Люди там хавают одни миноги!

Слушатели сидят с открытыми ртами. Яшка доволен эффектом.

— Чьи ноги? Почему твои? — робко спрашивает Глиста.

— Миноги, слон, а не мои ноги, чтоб тебя убили! Ми-но-ги! Понял? Они плавают в копченом виде наподобие длинных змей, а куснешь — и не оторвешься: сахар!

Нервы не выдерживают: накрывшись бушлатами, мы хохочем, трясемся от судорожного истерического смеха — это необходимо, это разрядка. Иначе нельзя спать… Нельзя жить… Жаль только, что шпана и блатные пересыпают похабными словами свою речь так, что иногда она становится малопонятной. Это значительно ослабляет для культурного слушателя эффект и совершенно исключает запись рассказа и передачу его хотя бы в этих записках: ведь фабулу передать мало, требуется донести до читателя стиль, а выбросив матерщину — этого сделать нельзя — мясо с соусом и приправой — это блюдо, а мясо без ничего — полуфабрикат. К тому же лагерное сквернословие носит выражено специфический характер. Всякое сквернословие отражает социальную среду, которая его породила: сквернословие, скажем, моряков, пахнет соленой водой, просмоленными канатами, силой и удальством. Сквернословие урок — это короткие гадостные описания наиболее зловонных подробностей быта убийц и проституток, это яркое отображение их гнилого быта.

Вдруг издали, извиваясь и дрожа, донесся звон рельсы. И сейчас же надзиратель стукнул сапогом в окно:

— Ну, вы, там… Собаки… Отбой…

Яшка дунул на коптилку, и настала ночь.

Ночь в Бараке Усиленного Режима.

Люди расползлись по нарам, и стало тихо. Какими бы слабыми ни казались огонек коптилки и свет грязной лампочки, но они все же давали достаточно света для того, чтобы осветить середину барака и погрузить в непроглядный мрак ближние и дальние углы и закоулки. Но Жид погасил коптилку, а дежурный надзиратель с вахты выключил лампочку, и большая длинная секция, казавшаяся черной, вдруг наполнилась призрачным светом: справа через дыры в забитых тряпьем окнах косо упали голубые полосы лунного сияния, слева — желтоватые снопы света от ламп на наружной ограде — она проходила шагов на десять вдоль стены барака. Эти два ряда слабо окрашенных наклонных лучей сделали вид помещения фантастическим: грязная полуразрушенная печь посредине стала казаться дамой в белом или привидением в саване, исковерканные нары — баррикадами, сырой и грязный пол заискрился серебром. Едва стихли люди, как изо всех бесчисленных щелей и дыр полезли крысы и крысята — целыми семьями и ордами. Это были пришельцы, потому что в БУРе лишней пищи никогда не бывало, просто в лунную теплую ночь крысиный народ отправился за добычей в обход всей зоны и по пути зашел на всякий случай обыскать и БУР. В тишине раздался резкий скрипучий писк, царапанье когтистых лапок и гулкое шлепанье на пол. Спертый воздух наполнился тихими разноголосыми звуками. Казалось, что по-крысиному заскрипел даже волшебный лунный свет.

«Так как же Шелковая Нить? Неужели порвана?..»

Я закрыл глаза, но сейчас же услышал шепот Николая:

— Тише! Доктор и Вольф, уберите бутылочки, простыню и доски с бочек! Тише! Ни одного звука: надо приготовить баррикаду в двери. Встаньте босые!

Сердце заколотилось. В несколько минут мы бесшумно разобрали медицинский стол, а параши подкатили к двери. Одну просунули в дверь, другой подперли ее сзади. Кабинки были наскоро сколочены из короткого горбыля, поддерживаемого неструганными жидкими столбами. Концы нескольких длинных досок мы просунули позади второй бочки и ближайших столбов и как бы подперли с тыла всю систему укреплений. Булыгин протянул Вольфу короткий, но тяжелый обломок шеста, на котором когда-то носили бочки с едой.

— Не надо! У меня есть лютше!

— Что это? Дай пощупать! Топор?!

— Да. Я сегодня меняль у один рабоший за носки.

Полное глубоких чувств рукопожатие во тьме.

— Молодец! Доктор, тогда берите дубинку вы.

— Нет, Николай, я лежу на длинной планке с гвоздем — она будет моей пикой. Вы станете по бокам бочки, а я — сзади.

— Попробуем занять места! Потом будем спать по очереди. Нахаленок и Чечетка, вы в резерве! Ну, по местам!

Николай с дубинкой и Вольф с топором стали по бокам бочки, их оружие было смертельным, но действовало на близком расстоянии. Я стал прямо за бочкой и выставил вперед палку с гвоздем. Впереди, на фоне черной стены первой кабинки призрачно светился провал двери, а за ней — внутренность барака, — вся в полосах света, вся наполненная шумом крысиной возни.

— Спят! Видно, забыли про Чечетку! Сейчас ляжем и мы! — прошептал Николай, вглядываясь в неясный квадрат голубого и желтоватого света.

За стеной послышался топот шагов караула. «Кто идет?» И снова тревожная ночная тишина.

И вдруг совсем близко раздался нарочито громкий гнусавый голос:

— Глиста! А, Глиста! Подымайся! Поди скажи раздевальщику, штоб явился ко мне сюды! Мне охота с ним по душам покалякать! Хай идет без стеснения!

И Рябой закашлялся.

Мы увидели, как темный силуэт мальчишки стал пересекать наклонные снопы лучей, ближе и ближе. Вот его тревожное дыхание совсем рядом.

— Стой! — рявкнул неожиданно Николай. Черная фигурка замерла, потом попятилась назад.

— Поворачивай обратно и ложись спать. Скажи пахану, разговаривать будем днем — времени хватит.

Темная фигура тронулась обратно.

— Юрок, а, Юрок! — загнусавил Рябой и опять закашлялся. — Говорю, дай мине сюды раздатчика и Кольку-Чечетку! Скажи, дело сурьезное на пять минут. Доктору с санитаром скажи, чтоб одевались: им сейчас надо будет идти на вахту.

Юрок наткнулся на бочку и, совершенно еще не понимая положения дел, схватил ее за верхние края, видимо, чтобы откатить в сторону или внутрь. В то же мгновение топор Вольфа гулко тяпнул в темноте по краю бочки рядом с пальцами. Юрок отскочил назад.