Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— Я украл у ремонтники топор… Если бы урки нашаль насиловать фрау Анне… Я бы успель пять шеловек убивать раньше, шем они меня убивать…

Анечка рукавом телогрейки стерла пот с его лица и поцеловала в лоб.

— Спасибо, Вольф! Будем жить и умирать вместе!

Мы обнялись и замерли от волнения: у всех троих сразу пересохло в горле. Анечка опомнилась первая.

— Куда вы меня ведете? Булыгин вызвал через вахту ремонтную бригаду на час. Идемте к вам! Не бойтесь, пока что я взяла этих разбойников на крючок. Узнала про вызов и подстроилась к рабочим… У меня новости. Вольф, оставьте нас вдвоем, пожалуйста. Но мне нельзя опоздать — дайте нам сигнал!

Солнце садилось, и в темную комнатушку через узкое оконце пробивался один ярко-золотой сноп света. Я поставил Анечку так, чтобы он падал на ее лицо: мне хотелось упиться этими мгновениями счастья. Но она уже принялась тащить из-под юбки навешанные на поясе сумочки. Мгновениями ее взволнованное лицо попадало в сноп света и казалось мне прекрасным, затем она чем-то шуршала около моего ложа, и я слышал только ее торопливые слова:

— Получила письмо от Сергея… Он тяжело заболел… Желудком… Это кусок мыла и тряпочка вместо полотенца… Работает главным механиком РМЗ… Тряпочку не выбрасывайте: в следующий раз передайте с носильщиками ужина, я выстираю и пришлю. Сергей дал мне отпускную. Какую? Ну, развод! Да нет же, это сухари. Я выменяю еще. На блузку. Она порвана, но пойдет — у нее оборочки красивые… Из кружев… Сергей пишет, что медленно умирает. Заключенная больничная сестра ухаживает за ним. Это зубная щетка. Они живут как муж и жена… Сергей просил и меня устраивать свою жизнь…

В темноте я нашел ее плечи и прижал к себе в отчаянии и надежде.

— А блузочку советую предложить Илянке с больничной кухни — она даст деньгами и продуктами! — сказал из-под досок Чечетка.

— Кто это там? — откачнулась от меня Анечка.

— Да один заигравшийся. Спрятался тут до ночи. После отбоя его зарежут. Так чего же вы плачете, глупенькая? Видите, как все устроилось — вы свободны, и никакого обмана больше нет. А Сергей… Очень жаль его, но… неизвестно, кто из нас умрет первый: мы все — лагерники.

Вдруг ее лицо попало в сноп света. Я увидел прядь белых волос, полные слез глаза и мокрые худые щеки. Изо всех сил я прижал это лицо к груди.

— И потом… потом… он… умер.

Я опять поднял ее лицо к свету. У меня задрожали руки.

— Как?! Сергей умер?! Так от кого же было письмо?

— Умер… не Сергей… а…

Я до боли сжал зубы. Какая страшная у нас судьба!

— Лина?! Боже…

— Че… Че… Чем… бер… лен!

Я несколько раз провел рукой по ее волосам и сам перевел дыхание.

— Успокойтесь, Анечка… Успокойтесь…

— Теперь… я буду ходить… в упряжке… одна…

Снаружи стук молотков прекратился.

— Ремонтники! К вахте! Быстро! — раздался властный голос Булыгина. — Буровцы! Готовьтесь на ужин! Носильщики, с бочками к вахте! Бегом!

Топот… Крики. Последние поцелуи. Голос Вольфа:

— Фрау Анне! Шнелль! Бистро!

Я сажусь на край земляной крыши. Ремонтники выходят из ворот в лагерную зону, оттуда в БУР идут понурые ряды штрафников. Затем бегом в зону из БУРа несутся носильщики ужина. Бегут так, что тяжелые бочки качаются у них на шестах, как колокола.

Сергей болен… Анечка свободна… Чемберлен умер… Какой букет добрых и злых новостей… Я сижу, последние лучи ласкают мне лицо, но мне сейчас не до солнца.

Через ворота вбегают носильщики. Теперь все буровцы в сборе. Площадка заполнена людьми: одни стоят в очереди, другие, получив еду, садятся на траву и тут же едят. Вечер тих, тепел и ясен, никому не хочется идти в темный и сырой барак. Я смотрю на сидящего передо мной на траве молодого паренька. Это Барашек. Его белокурые кудряшки сейчас кажутся розовыми. Он обеими руками держит украденную в штабе плевательницу и, запрокинув голову, пьет из нее горячую баланду. Золотые завитки мерно покачиваются в такт глоткам.

И тут в несколько мгновений свершается положенное.

Удалой, с тоской взглянув на темнеющее вечернее небо, вдруг срывается с места, делает несколько отчаянных прыжков в толпу буровцев и втыкает свой нож в спину первого попавшегося на пути. В спину Барашка. Затем, оставив нож в спине раненого, бежит к вахте и срывающимся от радостного возбуждения голосом кричит:

— Вахтер! Вахтер! Открывай калитку! Я сделал человека! Стрелок! Дай сигнал! Я сделал человека! Забирайте мине отселева! Ведите в ДОПР! Скорей! Скорей!

Все сидят и стоят тихо. Булыгин с черпаком в руке замер, как статуя. Калитка открывается, руки вахтеров хватают

Удалого и втаскивают его в зону. Калитка захлопывается, и в ту же секунду раздается выстрел вверху — это стрелок лениво вскинул винтовку и дал сигнал тревоги. Так завертелось колесо правосудия, ловко запущенное кровавой рукой Удалого: за убийство человека ему обеспечена собственная жизнь и год срока в придачу — до вечной десятки.

Между тем Барашек у моих ног продолжал сидеть на траве в той же позе — ноги раскинуты, руки подняты вверх и держат плевательницу с баландой. Только из спины у него теперь торчит длинная деревянная ручка с наклоном вниз и по ней бегут капельки крови — бегут и стекают на траву, в алую лужицу, около грязных черных штанов с лагерным клеймом.

— А-а-а-а… — сдавленным, чужим голосом испуганно тянет он. И вдруг боком валится на траву, лицом в плевательницу с баландой.

Потом я и Вольф на носилках выносим тело из ворот. На траве сидит, скрестив ноги калачиком, Мишка. Его трясет от нервного возбуждения, он непрерывно затягивается папиросой, которую ему сунул вахтер. Лицо сияет восторгом и успокоением: он будет жить! На порожках больничной кухни стоят повар Александр Сергеевич, Таирова и поварята.

— Кого? — кричат они хором.

— Барашка!

— Это который сделал Боба-Гориллу?

— Нет, Кота.

— Которого Кота? Который жил с толстой Фроськой? Нет? Другого? Ну, черт их разберет! Пусть режут друг друга, туда и дорога! Если сможете — из морга забегайте к нам!

Вечер в Бараке Усиленного Режима…

Там, в лагерной зоне, которая буровцу кажется таким же счастливым миром, как вольный городок представляется жителям лагеря, еще светлый весенний вечер: люди лениво курят, сидят рядами на барачных завалинках, то здесь, то там знакомые фигуры идут по известным делам в обычные места — кто в амбулаторию на прием, кто в баню, чтобы в прожарке сварить кашу, кто в каптерку — сдать в починку ботинки. Роскошных клумб, которые в голодный год украшали зону, теперь нет: война прокатилась по Приазовью, откуда зубной техник Андреев получал семена: их нет, да нет и такого количества инвалидных бригад для ухода за цветами — поносники и отечники давно вымерли. Теперь клумбы похожи на могильные холмики, поросшие травой, а вся зона — как заброшенное кладбище, по которому уверенно шагают вернувшиеся с работы люди: цветы и лохматые серые призраки — все это позади, это пройденные этап… Но привидения в лагере не перевелись — только они теперь загнаны в БУР и там без цветов и экзотики влачат страшное существование.