Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Наталия Васильевна, говоря с ним, говорила голосом тоненьким, улыбалась улыбкой деланой, казаться старалась искренней, а сорвалось однажды у нее с языка в разговоре со мной: «А как бы из-под родителя мешки повытаскать?» (точные ее слова). Чувствовал старик в ласке старшей дочери неискренность, знал, однако, что она неглупа, обладает сильным характером. Знал тоже и то, что ничего она с ним сделать не может и ничем не принудит сделать того, чего он не захочет. Поэтому относился к ней ровно и спокойно, а она лебезила перед ним. Может быть, лучше нас понимала она, что отец доживает последние дни, и ездила к нему будто навещать, а на деле, думается, узнать что или принять какие распоряжения. Какие беседы были между ними, Бог знает. Полагаю, что нечего было ему ей сообщать, так как все свои пожелания высказал он в очень подробном и дельном завещании и распоряжении по части похорон. Одно только передала она: в разговоре старик сказал, что Бог сотворил с ним чудо – сколько он ни отдавал, а состояние его цело. Я не видел и не знаю, какой был у него баланс, но, подсчитывая, что осталось после него, надо признать, что состояние не уменьшилось после раздела братьев, а, пожалуй, даже увеличилось. Думаю, что средства его ко дню смерти выражались цифрой, близкой к четырем миллионам, по разделу же получил он что-нибудь около трех с половиной.

В Урусове не было лести и желания подмазываться к старику, он просто его не любил, но семейные отношения требовали приличия, и этой нелюбви он не показывал. Во многом со стариком они были различны, но в смысле кулачества сходились. Урусовское кулачество служило только его эгоизму, а стариково, как-никак, принесло человечеству великую пользу. Ведь нужно же считаться с тем, что добро, сделанное семьей Бахрушиных, обслуживало в течение многих лет около четырех с половиной тысяч людей ежедневно. Урусов за свои 66 лет, несомненно, помог нескольким человекам, а когда умер, то и завещания после него не осталось. Все по закону перешло к его сыну и вдове, и ни одна душа не поживилась от его богатства, а было оно велико. Полагаю, что ко дню смерти Семена Никитича у него вместе с женой было не меньше 2 000 000 рублей.

Старик, зная Лидию Васильевну и меня, знал, наверное, что под крышей нашего дома никогда не промелькнуло мысли «вытаскать из-под него его мешки». Лидия Васильевна никогда не лебезила перед ним, а еще иногда сцеплялась из-за брата, которого любила чрезвычайно. Отец любил ее тоже, и думается, что эта общая любовь близила старика с Лидией Васильевной, хотя не умел он как-либо оформить эту близость, но чувствовалась она чутьем. Младшая дочь, Мария Васильевна, считалась любимицей Веры Федоровны, отец относился к ней как будто так же, как и к другим дочерям, но опять-таки чувствовалось как бы некоторое равнодушие к ней.

К концу же жизни стариков вышло так, что старик из чувства справедливости обеспечил младшую дочь несравненно лучше старших двух. А Наталия Васильевна своим тонким голоском и улыбкой сумела мать приручить к своим рукам, и Мария Васильевна отошла на второй план. У отца Наталия Васильевна ничем не поживилась, у матери много ей выудить не пришлось, однако при жизни еще она отдала ей самые свои драгоценные украшения в виде жемчужных груш в серьгах и брошь с одной жемчужиной, длиной в целый вершок. Мария Васильевна получила большой бриллиантовый цветок, а жена моя – маленькие бриллиантовые серьги, оцененные в 800 рублей. Громадное отцовское состояние было разделено без малейших трений, большое состояние Веры Федоровны поделилось так же, а эти сравнительно ничтожные вещи внесли чувство обиды по отношению к матери и неприязненности по отношению к старшей сестре, сумевшей выманить их у матери, чем поставила ее в досадное положение к двум другим дочерям. До этого инцидента отношения наши к Урусовым были исключительно дружественны, а тут жена моя, обладавшая характером бесхитростным и честным, совершенно изменила отношение к сестре. До сих пор сестра была для нее лучшим другом и наставником во всем, а тут Лидия Васильевна совершенно охладела к ней. Мои резоны, что из-за таких мелочей стоит ли порывать такие исключительно добрые отношения, не помогли. Нитка оборвалась, и хоть узел был завязан, однако он давал себя чувствовать постоянно.

У Семена Никитича была жива мать, худенький скромный человек. Когда я познакомился с ними, было ей уж лет под 70. Всегда она была приветлива и мила. Жила она где-то в дебрях урусовских квартир. Тихо появлялась она к столу и садилась на председательское место. Редко бывало ее слышно. Семен Никитич со своим задиристым норовом не забывал подшутить над ней. Какое-либо значение в доме она уж давно потеряла. За столом Наталия Васильевна предоставила ей первое место, и тем весь почет и ограничивался. Старушка, бывало, сидит и вяжет свой чулок, и мало кому до нее дела. Уезжая часто за границу, мы подкидывали свою дочь Урусовым, и за эти пребывания «старый и малый» сделались большими друзьями, играя в карты и коротая время, как умели. Шло время, перестала она ездить на дачу, так как лесной воздух своим ароматом стал ей противен, потом стала путать карты, терять ключи или свою работу. Мучается бедная старушка в поисках, сердится, обвиняет весь дом, полагая, что насмехаются над ней, и чем дальше, стала больше впадать в детство и наконец совсем перестала показываться на люди.

Урусовы, уезжая часто за границу, оставляли ее на попечение горничной Агаше, как крепостной, преданной им. Один раз Агаша куда-то отлучилась в большой квартире, а старушка слезла с кровати да в одной рубашке и ушла из дома. Хорошо, что квартира их была во дворе и далеко уйти она не успела. Все-таки, когда Агаша спохватилась и бросилась в погоню, Вера Ивановна дошла уже до улицы, и оттуда пришлось водворять ее на место. Временами бывало ей очень худо, ждали, что вот-вот умрет, а она возьмет и поправится. Однажды стало ей особенно худо, мы с Лидией Васильевной решили телеграфировать Семену Никитичу за границу. Они были уж на пути домой, поторопились вернуться, тем временем мамаша опять отошла. Недовольны остались Урусовы, что зря сорвали их с места, и поручили в следующую поездку родственнику их, А. М. Горбачеву, заботу о доме и матери. Стало ей