Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Он прилетел не вовремя. Уже через несколько часов внимание американцев было приковано к страшным новостям с Гавайев, где японцы атаковали базу военно-морского флота. Литвинов тут же написал об этом в Москву: «Неожиданные задержки в Тегеране и Багдаде (по вине англичан), из-за которых я должен был отказаться от более короткого пути на Америку и повернуть на Восток, раздражали меня и даже огорчали, но зато нам повезло в Гонолулу… Если бы оставались там до среды, то сейчас подвергались бы бомбежке японцев или должны были бы повернуть обратно на Ирак. Через полтора дня после нашего отъезда из Гонолулу состоялась воздушная и морская атака японцев на этот город»[714].

В результате японской атаки на Перл-Харбор Тихоокеанский флот и авиация США понесли огромные потери, погибло около двух с половиной тысяч военнослужащих. Одновременно японцы совершили нападение на американские Филиппины и британскую Малайю, бомбили острова Гуам и Мидуэй, где совсем недавно побывал Литвинов. Рузвельт объявил войну Японии, но, несмотря на занятость, пригласил 8 декабря советского посла в Белый дом для вручения верительных грамот. В своей речи Литивнов выразил сочувствие американскому народу, но напомнил, что Советский Союз уже полгода подвергается еще более страшной и разрушительной агрессии. Несмотря на нападение Японии, он просил не забывать о борьбе с гитлеровской Германией – ее союзницей, которая ставит целью порабощение всех народов мира. Рузвельт в своем ответе сказал: «Мне представляется исключительно удачным, что в эти трагические дни, когда сохранение взаимопонимания и доверия между нашими двумя странами имеет столь жизненное значение не только для них самих, но также и для будущего всего человечества, Советское правительство сочло уместным послать в качестве своего представителя в Соединенные Штаты государственного деятеля, который уже занимал такой выдающийся пост в своей стране»[715].

После официальной церемонии Рузвельт побеседовал с новым послом наедине, уже без дипломатических церемоний, о чем Литвинов сообщал в НКИД: «Он сразу начал разговор с японского нападения, спрашивая, ожидаем ли мы объявления нам войны Японией. Я выразил сомнение с точки зрения интересов самой Японии, которой вряд ли выгодно теперь ввязаться в войну с нами. На вопрос президента, много ли дивизий мы сняли с Восточного фронта, я ответа не дал. <…> На мой вопрос, будет ли война с Японией длительной, он ответил утвердительно и на дальнейшие вопросы сказал, что в Японии имеется, вероятно, запас бензина и каучука на 9—12 месяцев. Вид у Рузвельта был утомленный и озабоченный… Можно было понять, что Америка понесла большие потери, чем она это официально признает»[716]. Когда Литвинов собрался уходить, президент пригласил его с женой на бридж, что означало готовность к неофициальным контактам.

Выступление Литвинова в посольстве СССР в Вашингтоне. 30 декабря 1941 г. (Из открытых источников)

Все последующие дни были заполнены встречами, речами, посещением приемов. Позже Литвинов попытался набросать список людей, с которыми встречался за время своей миссии. Набралось до двухсот фамилий – только тех, что остались в памяти. Среди них были греческий и югославский короли, будущий премьер Израиля Давид Бен-Гурион, князь-эмигрант Белосельский-Белозерский, великий пианист Артур Рубинштейн, скрипач-виртуоз Яша Хейфец. Через 10 дней после приезда он писал сыну и дочери: «Работы у меня много. Приходится делать много визитов и принимать множество народу. Гулять и отдыхать не приходится. К вечеру страшно устаю и не успеваю выспаться. У посла в Вашингтоне в два раза больше работы, чем в любой другой столице, да и момент теперь такой ответственный. Иногда думается, что я взял на себя задачу не по силам или не по возрасту… Пробовал было раз сходить в концерт по приглашению Эгона Петри, но после первого номера меня вызвали к президенту. Я у него уже был четыре раза»[717].

Литвинов на приеме в посольстве Мексики. 1942 г. (Из открытых источников)

Организация «Помощь России в войне», которая занималась сбором средств для Советского Союза, 10 декабря устроила собрание в огромном зале Мэдисон-Сквер-Гарден. Гвоздем программы стало выступление Литвинова, который говорил про героическую борьбу советского народа с фашизмом, про страдания, которые он терпит. Слушая его, многие плакали, а потом какая-то женщина в первом ряду сорвала с шеи колье с бриллиантами и бросила на сцену. Это будто прорвало лавину – на сцену стали кидать украшения, деньги, чеки. Литвинов молча смотрел на это, а потом сказал: «Спасибо вам, господа – но нужен второй фронт!»

Скоро он узнал о разгроме немцев под Москвой, который ободрил советское руководство и заставил весь мир поверить в возможность поражения Гитлера. 1 января 1942 года представители 26 государств подписали в Вашингтоне Декларацию Объединенных Наций, в которой содержалось обязательство сотрудничать в интересах поражения стран-агрессоров – Германии, Италии и Японии – и не заключать с ними сепаратного мира. Главными подписантами были Рузвельт, Черчилль, Литвинов и министр иностранных дел гоминьдановского Китая Сун Цзывэнь – лидеры так называемой «большой четверки». Остальные представляли эмигрантские правительства Европы, британские доминионы и зависимые от США страны Центральной Америки. Из впечатлений этой встречи Литвинову больше всего запомнилось общение с Черчиллем, который «раздраженно выражал недовольство по поводу моего отказа принять без согласия Москвы его поправки к Декларации наций. Говорил, что советские послы – почтовые ящики. Я отвечал, что предпочитаю быть передатчиком хороших предложений, чем автором неудачных»[718].

Выступление Литвинова в Клубе зарубежной прессы в Нью-Йорке. 1942 г. (Из открытых источников)

Декларация, положившая начало будущей ООН, еще больше увеличила интерес американцев к подписавшему ее советскому послу. Как и в первую поездку, его караулили возле дома, требовали встреч и интервью, мгновенно вошли в моду купленные им подтяжки. «Странная страна и странные люди», – писал он Татьяне. От многих интервью он отказывался, а самых назойливых просителей без церемоний выставлял за дверь. Отказался и от предложения журнала «Лайф» посвятить целый номер одному дню советского посла в Вашингтоне: «Ваши репортеры будут ходить за мной и мешать работать». Но от интервью с серьезными собеседниками не уклонялся, помня, какую роль играет в Америке пресса. Часто устраивал приемы в посольстве, где на стене неизменно висела карта Советского Союза с флажками на линии фронта. Военный атташе отвечал на вопросы, а сам Литвинов, как мантру, повторял гостям: нужен второй фронт.

Правда, 4 февраля Молотов неожиданно написал ему: «Мы приветствовали бы создание второго фронта в Европе нашими союзниками. Но Вы знаете, что мы